Читаем В присутствии врага полностью

Лотти залпом выпила яблочный сок. Он был какой-то необычный, может быть, недостаточно сладкий, но она прилежно выпила его весь до конца, потому что знала, что взрослые не любят, когда дети бывают неблагодарными.

— Куда же еще, — сказал он. — Конечно, мы едем в убежище. Твоя мама нас там ждет.

И это все, что она могла четко вспомнить. А после все поплыло как в тумане. Пока они ехали по Лондону, веки становились все тяжелее, и через минуту ей уже показалось, что она не в силах поднять голову. Где-то в уголке сознания сохранилось воспоминание — кто-то сказал добрым голосом: «Вот и умница, Лотти. Поспи немного», и чья-то рука осторожно сняла с нее очки.

При этой мысли Лотти поднесла в темноте руки к лицу, стараясь прижимать их как можно ближе к телу, чтобы вдруг не наткнуться на стенки гроба, в котором она лежит. Ее пальцы коснулись подбородка, медленно по-паучьи поднялись к щекам, ощупали переносицу. Очков не было.

В темноте, конечно, все равно. «А если свет все же появится? — подумала она. — Только откуда может взяться свет в гробу?»

Лотти сделала неглубокий вдох. Потом еще один и еще один. «Сколько осталось воздуха, — подумала она, — на сколько еще хватит?.. Но почему? Почему?»

Она почувствовала, как ком подступает к горлу и в груди становится горячо. Защипало глаза. Нет, я не должна плакать. Нельзя плакать. Нельзя, нельзя, нельзя. Нельзя, чтобы кто-нибудь увидел… Хотя, что здесь видеть? Бесконечная чернота… И от этого опять у нее перехватило горло, стало горячо в груди и защипало глаза. «Нельзя, — подумала Лотти. — Нельзя плакать. Нет и нет».

Родни Аронсон водрузил свой необъятный литавропадобный зад на подоконник редакторского кабинета, чувствуя, как старомодные подъемные жалюзи царапают его спину через куртку сафари. Порывшись в одном из многочисленных карманов куртки, он выудил из него остатки шоколадного батончика Кедбери с цельными лесными орехами и с увлеченностью палеонтолога, скрупулезно счищающего пыль с найденных останков доисторического человека, развернул фольгу.

На другом конце комнаты, за столом для совещаний, «у кормила власти», как называл это Родни, вальяжно расположился Дэнис Лаксфорд. С треугольной улыбкой на хитроватом лице редактор слушал последний дневной отчет о том, что на предыдущей неделе на Флит-стрит окрестили «румбой мальчика-на-час». Доклад с достаточным воодушевлением делал лучший в «Сорс» журналист по расследованиям. Митчелу Корсико было двадцать три года — молодой парень с довольно идиотским пристрастием к ковбойским нарядам, с острым нюхом ищейки и тонкостью чувств барракуды. Это было именно то, что нужно в современном благодатном климате парламентских темных делишек, публичных нарушений закона и скандалов на почве секса.

— Согласно сделанному сегодня днем заявлению, — говорил Корсико, — наш уважаемый член парламента от Восточного Норфолка утверждает, что его избиратели единодушно его поддерживают. Он невиновен, пока не доказано обратное и т. д. и т. п. А доблестный председатель партии настаивает на том, что вся эта шумиха не что иное, как происки желтой прессы, которая, по его словам, в очередной раз пытается подорвать правительство.

Корсико быстро перелистал свои записи в поисках нужной цитаты. Найдя ее, он вновь водрузил на голову свой обожаемый стетсон, принял позу героя и продекламировал:

— Ни для кого не секрет, что средства массовой информации встали на путь свержения правительства. И это дело с мальчиком-на-час всего лишь еще одна попытка Флит-стрит подтолкнуть парламентские дебаты в нужном направлении. Но если средства массовой информации вознамерились уничтожить правительство, им придется сразиться не с одним достойным противником, готовым дать им отпор от Даунинг-стрит до Уайтхолла и Вестминстерского дворца.

Закрыв блокнот, Корсико сунул его в задний карман своих видавших виды джинсов.

— Так и кипит от благородного негодования, да?

Лаксфорд отклонил кресло назад, скрестив руки на своем чересчур впалом животе. В свои сорок шесть лет он был строен как подросток и к тому же мог похвастать великолепной шевелюрой пепельно-русых волос. У Родни мелькнула мрачная мысль, что его следовало бы умертвить из соображений гуманности. Это было бы проявлением милосердия по отношению к его коллегам вообще, и к Родни в частности, потому что тогда ему не приходилось бы тащиться в фарватере его элегантности.

— Нам нет нужды разваливать правительство, — сказал Лаксфорд, — мы можем сидеть и ждать, когда оно развалится само.

Он рассеянно поиграл своими шелковыми подтяжками с пестрым шотландским орнаментом.

— Мистер Ларнси по-прежнему настаивает на своей первоначальной версии?

— Вцепился, как клещами, — ответил Корсико. — Наш уважаемый член парламента от Восточного Норфолка повторил свое предыдущее заявление, как он выразился, об «этом досадном недоразумении, проистекающем из факта моего присутствия в автомобиле у Пэддингтонского вокзала в прошлый четверг ночью». Он настаивает, что собирал там данные для Распорядительного комитета по злоупотреблениям наркотиками и проституции.