Читаем Уничтожить Париж полностью

На мой взгляд, снаряды еще хуже бомб. Они невыносимее действуют на нервы. Издают адский шум и имеют обыкновение падать там, где их меньше всего ждешь. Место падения бомбы, по крайней мере, можно как-то рассчитать.

Еще взрыв. Снова прямое попадание. На сей раз крыша обвалилась. На головы посыпались земля и песок, посреди нас падали большие куски бетона. Свет внезапно исчез. Те, кто мог, вылезли из бункера. Майора Хинку выбросили головой вперед, он шлепнулся на груду мусора. Осторожно поднялся. Лицо его было в крови, мундир в клочьях, обрубок руки нелепо торчал из прорехи в рукаве. Руку он потерял два года назад. Полностью культя так и не зажила.

Стая крыс с писком ринулась из разбитого бункера. Одна в панике бросилась на майора. Вцепилась когтями ему в грудь, отвратительно оскалилась, обнажив ряд желтых острых зубов. Малыш смахнул ее тыльной стороной ладони, и, едва она коснулась земли, другие крысы набросились на нее и разорвали в клочья.

Артиллерия морской пехоты издали вела огонь по толстым бетонным стенам, за которыми мы надеялись укрыться. Только что высадившиеся пехотинцы наступали на нас; мы отражали их, как могли, ручными гранатами. Малыш беззаботно помахивал гранатой, помогая выносить раненых из разбитого бункера. Я наблюдал за ним со сдержанным ужасом: чека была наполовину выдернута, а он этого словно бы не замечал. Но Малыш умел обращаться с гранатами. Мы с ним были, можно сказать, чемпионами отделения: Малыш бросал гранаты на 118 метров, я — на 110[1]. Пока что превзойти нас не мог никто.

Развлечение между тем продолжалось. Длилось оно уже несколько часов и успело нам надоесть. Это походило на сидение в громадном барабане, по которому колотит миллион сумасшедших. Какое-то время спустя чувства притупились, и взрывы воспринимались как фоновый шум.

Порта предложил поиграть в «двадцать одно», но кто мог сосредоточиться на картах? Наши нервы были напряжены, уши чутко ловили малейшее изменение в шуме бушевавшего вокруг нас ада. Но пока что он представлял собой площадку для детских игр в сравнении с тем, что предстояло. Рано или поздно союзники начнут полномасштабную атаку — ринутся убивать. Дай Бог, чтобы они не пускали в ход огнеметы! Иначе нам конец: мы знали, что противник никого не щадит и не ждет пощады. Союзники потрудились сообщить, что нам остается только сдача в плен, иначе они будут вести бой, пока не будет убит наш последний солдат. Пропаганда, разумеется. Мы ответили им такой же ерундой. Когда дело дойдет до решительной схватки, мы, даже несмотря на их огнеметы, будем сражаться до последнего без мысли о сдаче в хорошо обработанных мозгах.

Старик одиноко стоял в углу, слегка покачивался из стороны в сторону и смотрел остекленелыми глазами на каску, которую держал в руках. Он не знал, что я смотрю на него, и я видел на его щеках два чистых ручейка слез, смывающих копоть и грязь. Я понял, что этот человек скоро не сможет больше выносить отвратительные зрелища, звуки и запахи войны.

Обстрел продолжался. Внезапно крыша нашего нового убежища осела. На миг воцарились смятение и паника. В голове у меня обезумевшей телеграфной лентой пронеслась мысль: вот, значит, как чувствуешь себя погребенным заживо. Вот, значит, как… И внезапно обнаружил, что стою рядом с Малышом; мы оба с усилием поддерживали тяжелую балку, чтобы не допустить нового обвала. Малыш молча стоял, потея и стискивая зубы. Мне казалось, что от напряжения у меня ломаются все кости. Я даже невольно захотел, чтобы Малыш оставил эту неравную борьбу, тогда и мне можно было бы без потери лица сбросить часть своего бремени и спокойно погибнуть под обвалом. Но Малыш стоял твердо, и прежде, чем я успел устыдиться, появился Грегор с кувалдой и несколькими подпорками. Мы не оказались погребенными заживо, но были на волосок от этого.

Один конец убежища был определенно не безопасен; мы молча теснились, передавая по кругу сигареты и бутылку кальвадоса. Кроме грохота боя, слышались только жалобные стоны раненых. Парень семнадцати-восемнадцати лет дико кричал от боли — он лежал в углу, ноги ему чуть ли не в кашу раздавило тяжелой пушкой. Его вытащили и накачали морфием, но я считал, что шансы выжить у парня невелики. В любом случае было ясно, что ходить он больше не сможет.

Порта ползал между нашими ногами, собирая разбросанные взрывом карты. Легионер спокойно развернул маленькую зеленую подстилку и стал играть в кости, правая рука против левой. Остальные сидели или стояли в напряженных, как тетивы луков, позах. Мы достигли того предела страха и напряжения, за которым следует безумие; тут случайное замечание или пустяковое происшествие может превратить людей в диких животных, раздирающих друг друга когтями. Когда появилась еще одна стая крыс, это принесло облегчение: она дала нам оправдание насильственных действий и, может быть, предотвратила беду большего масштаба.