Читаем У стен Москвы полностью

— А все-таки наша взяла!.. — в радостном возбуждении промолвил Иван. Он сейчас был похож на человека, только что вышедшего из боя. Смертельно усталый, но довольный и непомерно счастливый. — «… Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. На том стоит и стоять будет Русская земля!» Это хорошо… Очень хорошо сказал князь Александр.

— Хорошо… Но зачем же людей калечить?! — пожаловался Чайка.

Иван был возмущен этими словами.

— А что же ты хочешь? Они жгут нашу землю, бросают в огонь детей наших, убивают женщин, а мы должны по головке их гладить?!

— Да не их, а нас. С ними ты можешь делать что хочешь. Только нас не уродуй, — усмехнулся Голубь.

— А вы тут при чем? — заморгал глазами Озеров.

— Видал? Он не понимает! — обращаясь к Валерию, иронически проговорил Чайка. — Нет, с меня хватит! Возьму себе другого напарника в пулеметный расчет.

Прихрамывая, к ним подошел капитан Кожин.

— Что, Чайка, заболел?

— Да нет, товарищ капитан, тут…

— А почему за плечо держишься?

— То наш Ваня, товарищ капитан. Хотел помочь князю Александру. Да вгорячах не разобрался где кто и вместо тевтонца шарахнул кулаком по горбу Миколы. Обмишулился малость, — с улыбкой объяснил Бандура.

— Что ж ты делаешь, Озеров? Лучшего пулеметчика батальона вывел из строя. Да и Голубь, смотрю, потирает плечо. И к нему ты приложил свою ручку?

Иван смущенно потупился:

— Виноват, товарищ капитан, так получилось… Прямо не пойму, что со мной и было…

Старший лейтенант Соколов построил первый батальон и увел к палаткам. Кожин достал папиросы, закурил и не спеша зашагал вслед за батальоном. Возле командирской палатки его поджидал Голубь.

— Ужинать будете, товарищ капитан? Каша еще горячая.

— Нет, Валерий, не хочется. Иди спать, — ответил Кожин и, отвернув брезентовую дверцу, вошел в палатку, разделся и стал растирать руками больную ногу. Сегодня на полевых учениях ему пришлось много ходить, делать перебежки. Потому она и разболелась…

После окончания высших военных курсов Кожин был направлен в Киевский Особый военный округ на стажировку. Там и застала его война. Под Киевом Александр был тяжело ранен, и его эвакуировали в Новосибирск. В госпитале он пролежал больше месяца, а после выписки был направлен в дивизию, в которой служил до поездки на учебу…

Боль в ноге стала постепенно утихать. Александр потер ее еще с минуту и лег в постель. Горнист протрубил отбой. Лагерь начал успокаиваться, а вскоре и совсем затих. А Кожину не хотелось спать. Он лежал на спине и думал о бойцах полка, которые так бурно обсуждали кинокартину. Александр понимал их. Потомки псов-рыцарей, которых громил Александр Невский, опять хлынули на Русскую землю. Так же, как семьсот лет назад, они предают огню города и села, убивают женщин, детей, стариков. И снова русские люди смертным боем бьются с заклятым врагом… Чем кончится эта страшная битва, они не знают, но очень хотят, чтобы она так же, как много веков назад, закончилась победой русских людей…

На дворе уже была глубокая ночь. Постепенно поднялся ветер и пошел гулять между сопками, а затем, свернувшись в тугой, пружинистый клубок, ринулся на палаточный городок, захлопал незастегнутыми парусиновыми дверцами. Хлопал так громко, так весело, словно аплодировал сам себе за разгульный нрав и небывалую лихость.

«На Кубани не бывает такого сильного и порывистого ветра, — мелькнула мысль у Кожина, и вдруг на него повеяло каким-то далеким и безмерно родным теплом. — Кубань…»

Александр очень любил этот край — за его просторы, за буйно цветущие сады, бурные реки и раздольные, напевные песни…

Кубанский казак Петр Кожин уехал на фронт, когда его сыну Сашке было всего полгода от роду. Уехал да так и не вернулся больше. Началась империалистическая война. Где-то на западной границе Русской земли в боях с немецкими интервентами сложил он свою чубатую голову.

Мать Александра, Дарья Спиридоновна Кожина, больная, убитая горем женщина, с утра до поздней ночи гнула спину на станичных кулаков, а он, Сашка, рос, как перекати-поле. То, умчавшись далеко в степь, он играл с ребятами в «красных» и «белых», то бежал к пруду и, сбросив с себя нехитрую одежонку, по-обезьяньи вскарабкивался на макушку огромной вербы. Ветер раскачивал его вместе с вершиной дерева, пытался сбросить в пруд, а он, цепко ухватившись за ветви посиневшими ручонками, не обращал внимания на это. Только страшно было смотреть вниз, в зеленоватую воду, в которой отражались покачивающиеся деревья и облака.

— Эге-ге-е-ей! Саш-ко-о! — кричал снизу Петька Буржуй, прозванный мальчишками так за непомерную полноту. — Чего ж ты не сигаешь?!

— В коленках заслабило, да? — вытягивая вверх тонкую худую шею, ехидно спрашивал Степка Бураков.

Разве можно было после этих слов не спрыгнуть с дерева? Навек прослыл бы трусом.

— Я зара-аз!.. — кричал в ответ Сашко и, закрыв глаза, прыгал вниз. А выбравшись на берег, вновь карабкался на дерево.