Читаем У крутого обрыва полностью

У крутого обрыва

Аркадий Ваксберг — известный автор популярных «судебных» очерков, систематически печатающихся в «Литературной газете». Очерки э…

Аркадий Иосифович Ваксберг

Документальная литература / Публицистика 18+

«…Зачем Вы отчитали меня, не разобравшись? Я открыл Вам душу, а Вы надо мной подсмеялись. Вот Вы пишете: «Не знаю, чем провинилась, заслуживает уважения или нет». А раз не знаете, зачем судите? В том-то и дело, что провинилась, обманула, а я ей так верил! Я назначил Вальке свидание, ждал ее, она не пришла. Я побежал к ней домой, говорят — она у сестры. Побежал к сестре — нет! А потом ребята мне сказали, что Валька была в одной компании, с совсем чужими ребятами. Разве так поступают настоящие советские девушки, да к тому же еще комсомолки?

…За что три года?! Ведь это значит поощрять разврат! Я сижу, а Валька ходит с гордо поднятой головой. Вот и вся «справедливость». Но главное, что меня возмущает, это как отнеслись ко всему на заводе. Говорят разные слова про мораль, человек человеку друг и брат. Когда же доходит до дела, своему лучшему рабочему требуют тюрьмы, а распущенную девчонку объявляют ангелочком, с чепчиком на лбу… (Так и написал: с чепчиком на лбу. Ума не приложу, что это значит?! — А. В.) Мне три года отсидеть — раз плюнуть, но жаль терять веру в людей».

Тоже, между прочим, песня не новая. Человек совершил преступление, его наказали — и вот уж он сразу утратил веру в людей!.. А чего же он ждал от людей-то? На что рассчитывал? Что «войдут в положение», «учтут», простят? Что все обойдется? Тогда он, конечно, сохранил бы свою «веру», да вот только сохранит ли ее в этом случае жертва рукоприкладства? И те самые люди, верой в которых клянется автор письма, сохранят ли они уважение к закону и справедливости, если преступление, совершенное на их глазах, останется безнаказанным?

Об этом я и написал Анатолию.

Наверно, бессмысленно, бессмысленно и жестоко требовать от того, кто наказан, холодной объективности по отношению к самому себе. Вряд ли наше мнение о преступнике и совершенном им поступке может полностью соответствовать его собственному мнению. Было бы странно, если бы он, находясь в заключении, не жалел себя, не оплакивал своей судьбы, если бы не старался найти оправдания, пусть наивного и нелепого, тому, что содеял. Это стремление самооправдаться психологически вполне понятно: куда как «слаще» чувствовать себя непонятым, обиженным, осужденным чрезмерно сурово… Да и не только в эмоциях дело: за попыткой самооправдаться стоит вполне конкретная цель. В природе человека — стремиться облегчить свою участь. Но кто же облегчит ее, если ты сам будешь утверждать, что наказан справедливо?!

Так что понять «обиженных» можно. Согласиться с ними — труднее.

Здесь, собственно, и кроется главный конфликт между обществом и человеком, преступившим закон. Ведь не мстить оно хочет преступнику — этой цели нет и не может быть у советского права, как не может у него быть стремления причинить даже очень дурному человеку неоправданные и чрезмерные страдания. Цель в другом: излечить его нравственно, не допустить, чтобы впредь он когда-нибудь нарушил закон. Есть один-единственный суд, которому под силу достичь этой цели: суд совести. Люди, облеченные правом судить других, стремятся, в сущности, лишь к одному: пробудить в преступнике совесть, чтобы заставить его бескомпромиссно и трезво взглянуть на свое прошлое и чтобы он сам без понуждений, не из страха, а подчиняясь рассудку, сжег к нему все мосты…

Больше года был отрезан от мира стенами колонии Анатолий Б., но в письмах своих вполне искренне — я уверен — продолжал твердить о «несправедливости»: обманула его Валя, не пришла на свидание, разве мог он смолчать и простить ей обман?