Читаем Страстная неделя полностью

Альфред пришел поболтать со своим приятелем, столь же юным мушкетером Монкором, стоявшим возле койки и уважительно поглядывавшим на еще не совсем проснувшегося Теодора. Альфред и Монкор учились в одном пансионе, оба попали в Гренельскую казарму, правда в разные роты, но роты их были размещены на одном этаже. Несмотря на свой мальчишески тонкий стан, Монкор все же казался более взрослым, чем его бывший соученик по пансиону Гикса: Альфред, весь в белокурых легких кудряшках, выглядел совсем ребенком и, даже в темном плаще, накинутом на плечи, в доломане с высоким стоячим воротником, подпиравшим подбородок, в сапогах со шпорами, казался переодетой девочкой; свою черную с золотом высокую каску он держал на коленях, рассеянно гладя ее по-юношески тонкой рукой. Эх, хочешь не хочешь — приходится вставать! В помещении мушкетеров царил невообразимый беспорядок, за столом посередине комнаты, вокруг свечи, разливавшей тусклый свет, сидели Крийон, Тюренн и граф Галифе, игравшие с маркизом де Ганэ, который был при Бонапарте депутатом от Соны-и-Луары, успел поседеть в свои сорок пять лет и не очень-то подходил для чина «подпоручика». Все четверо — растерзанные, в облаках табачного дыма. Шевалье де Масильян, устроившись за стулом де Ганэ, нагнулся, чтобы лучше следить за игрой, и его атлетические плечи отбрасывали на потолок неестественно вытянутую над головами игроков тень. В глубине комнаты у перегородки все еще храпел Удето, и в полумраке можно было различить лишь огромные подогнутые ножищи и жирный зад, казавшийся особенно могучим из-за белых лосин. Подумать только, и это бывший императорский паж! Удето держал себя покровительственно в отношении Теодора, уважая его как наездника: тот мог справиться с любой лошадью и самую заведомо норовистую объезжал без седла; к тому же кузен Удето, тот, что писал стихи, восторженно отзывался о Теодоре.

— Который час? — обратился Теодор к безусому Альфреду.

— Пять, — ответил за него Монкор.

Хотя горнист уже проиграл на плацу зорю, было так же темно, как ночью: небо заволокло тучами, со вчерашнего дня не прекращался дождь. Лежавшие зашевелились, три-четыре мушкетера сели, зевая, на кровати, машинально приглаживая растрепавшуюся за ночь шевелюру, — кто обтягивал доломан, кто надевал кирасу. Со звоном упала на пол чья-то сабля. Вдруг пляшущий свет заполнил комнату, полосуя лучами полумрак: кто-то, взобравшись на скамью рядом с Галифе, зажег масляную висячую лампу под жестяным абажуром. В коридоре послышался торопливый топот, в спальню шумно возвращались мушкетеры с покрасневшими от холодной воды ушами и шеей, с блестевшими после бритья щеками; швырнув скомканное полотенце в изножье койки, они в спешке хватались за доломаны и кирасы. Все это скорее напоминало дортуар где-нибудь в лицее, чем казарму. За исключением разве того, что каждый кавалерист имел росту самое меньшее пять футов шесть дюймов и соответственный торс. И что на таких юнцов, как Альфред и Монкор, приходилось втрое больше сорокалетних, вроде де Ганэ, старичков из армии Конде и повес времен Империи. Начался невообразимый гвалт, и, легко перекрывая его, молодой голос самозабвенно распевал «Красотку Габриэль».

Оба соседа Теодора по койке вернулись в помещение, продолжая начатый разговор:

— Мой кузен де Шуазель-Бопрэ — как известно, он в королевском конвое, — так вот он мне подтвердил, что позавчера, прибыв в Орсейскую казарму, Кларк им сказал, как вы сами, очевидно, прочли позавчера в «Деба́»… мол, сегодня вечером сможете снять сапоги и спать спокойно и все такое прочее.

— А пока что, — отозвался его собеседник, высокий брюнет, не вынимая изо рта трубки, — а пока что ноги совсем запрели!

Шевалье де Масильян повернулся к ним.

— Я тоже вчера слышал Кларка, он повторил эти слова в приемной короля… Ничего, рано или поздно снимем сапоги. Новости вообще-то хорошие, к тому же нынче вечером испанское посольство ужинает в Тюильри, и весь дипломатический корпус во вторник приглашен туда на прием с балом… послезавтра то есть.

«Что это — потребность в самоуспокоении или просто так?» — думал Теодор, который был уже на ногах и кончал свой туалет. Юный Альфред, которому, надо полагать, было уже восемнадцать, а на вид казалось пятнадцать, с восхищением смотрел на своего кумира. В Гренеле были расквартированы одновременно четыре «алые» роты королевской гвардии — серые мушкетеры, легкая кавалерия, тяжелая кавалерия и конные гренадеры. Альфред де Виньи, частенько заходивший сюда повидаться со своим товарищем по пансиону, проникся самыми дружественными чувствами к этому серому мушкетеру, который высмеивал его манеру вскакивать в седло и научил правильной посадке. Теодор — лихой кавалерист! А какой у него конь — серый, черноголовый, по кличке Трик, и похоже, что этому Трику Теодор отдал всю свою сердечную привязанность… Ему Альфред ни за что на свете не решился бы, как Монкору, показать свои стихи, он писал их втайне от всех. Ну, пора идти к себе в роту.