Читаем Странствия с моим гуру полностью

Он улыбнулся с легкой иронией. Я еще раз почувствовал, как меня вежливо, но решительно оттолкнули. «А все-таки я должен узнать вас, проникнуть в вашу жизнь», — подумал я с сердитым упрямством.

— Ну что ж, я помогу тебе в этом, — сказал он, словно услышав мой вызов, — Ты не умеешь носить своего лица, я все на нем могу прочитать…

Портняжная мастерская не отличается от десятка лавчонок, расположенных на этой узкой улочке. Передней стены нет, ее устанавливают только на ночь. А днем комната открыта взорам прохожих. В ней течет будничная жизнь, и повсюду разносится пряный аромат разогреваемой пищи. Когда мы подошли к мастерской, там на коврике, сшитом из лоскутков, сидел старый портной Хасан и, не торопясь, крутил ручку швейной машины. В работе ему помогала вся семья, не слишком большая, не слишком требовательная. Девять человек — так же как и у соседей. Все девять хотели есть, прожить положенное им время, обрести спасение. Поэтому они трудились в меру своих сил и умения. Конкуренция была большая, портные в округе расплодились, словно мыши. Даже почти столетняя бабка, которая никогда не могла донести до сморщенных, как сушеная фига, губ кружку воды, не расплескав половины, и не могла вдеть нитку в иголку даже при ярком свете, и та помогала — веером из пальмового листа она раздувала угли в жестяной банке, на которой стоял утюг. На полках громоздились картонки, набитые лентами, тесемками, мотками ниток и четками из пуговиц. Несколько кип пестрого кретона, намотанные на толстые доски, олицетворяли достаток. Девять человек составляли живописные группы, копошась в мастерской, как на открытой сцене. Они поучали друг друга и переругивались так искусно, что прохожие останавливались, а разносчики стихали, забывая расхваливать свой товар. Женщины склонились над сковородками. По мусульманскому обычаю, они были закутаны в грязновато-белые мешки, складками спадающие к щиколоткам. Только сквозь прорези в мешках, затянутые сеткой из фиолетовых нитей, гневно поблескивали глаза.

Я снял сандалии и оставил их на доске, заменяющей лестницу. Хасан взбил подушку и зафыркал в туче пыли. Мы присели на корточки. Хасан тотчас же послал мальчика на угол за кока-колой. Хитро улыбаясь, он снял ножницами колпачок с бутылки и стал смотреть, как жадно мы пьем. Вскоре на наших лбах выступили крупные капли пота — напиток проходил сквозь кожу, как сквозь сито. У стены, словно нахохлившиеся куры, сидели женщины. Пальмовый веер старухи изредка постукивал о жестяную печку.

— Вся эта история началась в тот день, когда рабочие раскопали наш двор, — рассказывал старый портной. — Мы сначала не обратили на это внимания. Ведь у нас всегда шум и сутолока. Но нам стало как-то не по себе. Было ясно, что кроме нас здесь есть еще кто-то… «Оно» скакало по полу, легко перебегало от стены к стене босыми, еще не окрепшими ногами… Шелестело в бумагах, царапало картинки из журналов, которыми я украсил мастерскую, скреблось, словно кошка, которая точит свои коготки…

Потом «оно» стало проказничать, приставать, беспокоить, как будто ему доставляло радость отрывать нас от работы и пугать клиентов. Мы отчетливо слышали, как с потолка падали крупные капли воды, растекаясь в лужи. Мы задирали головы, трогали потолок рукой, но воды не было, был только звук падающих капель. «Оно» бросалось кусочками штукатурки, иногда в сумерки опрокидывало коробки, рассыпало пуговицы… Однажды затащило мой наперсток на печку, а потом подсунуло его мне. Я даже обжег себе палец, вся кожа облезла, — он сунул свой палец нам под нос, — вот еще и сейчас видно. Потом пропали ножницы. Я ругался, весь дом бросился на поиски, и мы нашли их — они были воткнуты острием в щель, а на них висело полотенце. Рассвирепев, я стал выяснять, кто это сделал, но мои домашние клялись, что никто к ножницам не прикасался.

Я подумал, что это, может быть, одна из моих дочерей захотела так пошутить, и стал внимательно следить за ними, делая вид, что поглощен работой… Но нет… А когда клиент выходил после примерки, коробки с лентами падали ему на голову.

Мою мастерскую стали обходить стороной. Дела шли все хуже. По всему кварталу пошли разговоры о том, что у меня в доме «шалит». В лунные ночи машина крутилась сама, гремела жестяная банка, перекатывался наперсток. Клянусь, что это проказничали не мыши. Все устраивало именно «оно».

Когда во дворе прокладывали трубы и разрыли щебень, рабочие нашли какие-то кости. Видимо, человеческие… Как велит индийский обычай, кости выбросили в реку. Но несколько костей вместе с мусором подложили мне под порог — это уж точно! Оттуда «это» и пришло…

Я мусульманин, — старик положил ладонь на грудь, — и верю в джиннов… Поэтому я позвал муллу. Но это не был джинн из пустыни — ведь сюда доносится голос муллы с минарета, и джинн не осмелился бы так дерзко вести себя. Если уж «оно» так пристало к нашей семье и так досаждало и бедокурило, то это наверняка был дух индуса.