Читаем Сочинения полностью

И нужно удивляться не тому, что Никитин не сразу нашел в поэзии свою дорогу, а тому, как быстро он преодолел чуждые влияния и как много смог сделать за свою короткую творческую жизнь.

Никитин не боится сказать о своих сермяжных героях самую горькую правду, не боится потому, что знает и любит народ, верит в его нравственную силу. И не случайно наивысший расцвет творчества Никитина совпадает с эпохой общественного подъема второй половины пятидесятых годов, связанного с подготовкой так называемой «крестьянской реформы». В эти годы поэт достигает полной творческой зрелости и создает лучшие свои произведения, в том числе и поэмы «Кулак» и «Тарас». В эти же годы появляются и наиболее проникновенные образцы пейзажной лирики Никитина, удивительно целомудренной, музыкальной и живописной.

Нет ничего более несправедливого для одного из самых любимых народом поэтов, чем представление, будто Никитин всю жизнь пел с чужого голоса, вначале подражая бардам «чистого искусства», а потом Некрасову.

Взыскательный, до жесткости требовательный к себе художник, Никитин, упорно боровшийся за овладение высотами мастерства и не раз переделывавший свои ранние стихи, в пору зрелости выработал свою собственную поэтическую форму, свой стих, емкий и гибкий, отличающийся большим ритмическим богатством. Возьмем для примера стихотворение «Гнездо ласточки», где в самом ритме как будто передается ход мельничных колес:

Стих Никитина живописен и музыкален в одно и то же время. Вот начало одного из его стихотворений, где первые две строки в строфе не рифмуются:

Здесь поистине поет каждое слово.

Большого мастерства достиг Никитин в изображении родной природы, сказал о ней свое, очень свежее слово, которое глубоко волнует нас до сих пор. Его «Утро», начинающееся изумительно яркими по живописи строками:

на мой взгляд, стоит в ряду высших достижений русской пейзажной лирики. То же самое можно сказать и о таких стихах, как «В синем небе плывут над полями...», «Первый гром прогремел. Яркий блеск в синеве...» и некоторых других.

И при всем этом — как обаятельна сама личность поэта, как глубоко поучительна его судьба, открывающая огромную нравственную силу русского народного характера.

Н. Рыленков

Для каждого настоящего писателя литературное творчества есть всепоглощающая цель жизни, и она требует от поэта, романиста или драматурга всех сил его ума и сердца. Это общее правило вполне приложимо к Никитину. Для него тоже поэзия была любимым делом, она тоже отвечала непреодолимым потребностям его души и доставляла ему великую радость. И вместе с тем она была для него чем-то неизмеримо большим, чем просто любимый труд. Во всех высказываниях Никитина о себе и о своем литературном призвании звучит один мотив — постоянно и неизменно. В письме к Ф. А. Кони от 6 ноября 1853 года, то есть в самом начале своего творческого пути, Никитин писал: «С раннего детства в душу мою запала глубокая любовь к литературе... В моей грустной действительности единственное для меня утешение — книги и природа...» Посылая на суд Кони свои стихи, Никитин со страстным нетерпением ждал приговора: «Если из приложенных здесь стихотворений Вы увидите во мне жалкого ремесленника в деле искусства, тогда сожгите этот бессмысленный плод моего напрасного труда! Тогда я пойму, что дорога, по которой я желал бы идти, проложена не для меня, что я должен всецело погрузиться в тесную сферу торговой деятельности и навсегда проститься с тем, что я называл моею второю жизнью».[3]

В письме, адресованном В. А. Средину, звучит тот же мотив: «Не знаю, какая непостижимая сила влечет меня к искусству... Какая непонятная власть заставляет меня слагать задумчивую песнь, в то время когда горькая действительность окружает жалкою прозою мое одинокое незавидное существование...» (стр. 210).