Читаем Скарлетт (ЛП) полностью

И не успеваю я опомниться, как писк сменяется визгом мокрых тормозов. Я вижу, как в замедленном движении, как пухлый мужчина средних лет хлопает дверью такси и выпрыгивает из потрёпанного жёлтого автомобиля.

Он начинает кричать и орать на меня, его кулаки поднимаются вверх, в воздух, от ярости. Эхо его слов-проклятий звенит в моих ушах, но я беспомощно лежу там, продолжая наблюдать, как брызги дождя отскакивают от его лысой головы. У меня сердце уходит в пятки, когда меня внезапно поднимают на ноги и ставят обратно на тротуар.

Всё происходит так быстро, что прежде чем я смогла перевести дыхание и поблагодарить незнакомца, который спас мне жизнь, — он уже исчез.

Я обескуражено стою на углу — грязная, мокрая, лишь с моим рюкзаком и ощущением отголоска тепла от рук незнакомца на моём влажном холодном теле.

Когда я была ребёнком, моя мать молилась и каждый вечер отправляла меня в кровать, прежде чем солнце скроется за горизонтом. Мне всегда не хватало смелости спросить у неё: от кого конкретно защищали эти молитвы или почему она закрывала мои шторы непосредственно перед тем, как сядет солнце. Но, тем не менее, она всегда распахивала мои шторы, чтобы я увидела, как восходит солнце.

Я нашла утешение в том, что она прятала от меня тьму, и от того, что она ошибочно полагала, что я не обращаю внимания на странных мужчин, которые чаще всего приходили в наш дом по ночам, вскоре после того, как её размеренные колыбельные убаюкивали меня. Иногда ночью, когда она приходила подоткнуть мне одеяло, её матовый жемчуг и дорогие каблуки выглядывали из-под багрового халата. След от её сладких духов щекотал мой нос, и я знала, что скорей всего меня разбудит витающий запах дорогих сигар и глубокие голоса мужчин. Когда я повзрослела, то стала сопротивляться, пытаясь не заснуть так, чтобы я смогла собрать по кусочкам их разговоры о вымогательстве, убийствах и женщинах — тем самым начав моё тайное увлечение тьмой.

Возможно, она намеренно исказила мой взгляд на жизнь, ограничив представление об обыденном. Взрослея, я никогда не ладила с другими детьми, но достаточно хорошо наблюдала за ними, чтобы понимать — чего я не хочу. Кроме моего дяди Сэла, мне никогда не позволялось встречаться с теми, кто посещал нашу квартиру. Но он ни в коей мере не был биологически связан с нашей семьёй, но достаточно сильно нравился моему отцу, чтобы считать его таковым. Они всегда наслаждались разговорами за виски, которое приносил мой так называемый дядя, пока они пыхтели некоторыми из любимых, сделанных вручную сигарами моего отца.

Я всегда верила, что меня послали на эту землю не просто так. По крайней мере, так всегда говорил мне мой отец, и возможно эгоистичная часть меня всегда хотела верить, что это правда. Я боготворила отца за его желание изменить мир. Он не скрывал от меня тьму так, как всегда делала моя мать, вместо этого он выставлял её напоказ как газетчик.

Я всегда верила в знаки, и притвориться, что я не понимаю, что мой мир вот-вот перевернется, было бы ложью. Называйте это интуицией или предчувствием, или называйте как, чёрт возьми, хотите, но это никак не изменит того факта, что я знаю, что мою жизнь вот-вот поглотит гигантская чёрная дыра, но как это произойдёт — остаётся только догадываться.

Коврик перед нашей входной дверью покрыт грязными следами, а сама дверь приоткрыта. Чистые белые тарелки с нетронутым ужином стоят перед пустыми стульями. Тщетный призыв маминых часов с кукушкой едва можно расслышать из-за шума, исходящего сверху. Я обнаруживаю сигару моего отца, тлеющую в пепельнице, несомненно уже потерявшую свой аромат, рядом с его личным дневником. Я захватываю ветхую книгу и начинаю подниматься по лестнице в их спальню, боясь того, что могу там обнаружить.

Говорят, что чем выше Вы поднимаетесь, тем больше утончается воздух, но поскольку я поднимаюсь в ад, мне сразу становится нечем дышать.

Мои руки быстро закрывают мой рот, как только я вхожу в их комнату. Моё сердце начинает яростно колотится в моей груди, требуя сбежать от этой ужасающей сцены. Оглушительный звук пуль, когда они задевают плоть, эхом отражается от стен нашей скромной нью-йоркской квартиры, и я смотрю, как тени крадут у меня единственных двух людей, которых я любила.

Я замираю на пороге, прижимая к себе дневник, когда встречаюсь глазами с моим отцом. Они дикие и сверкают от ужаса, молчаливо умоляющие меня бежать. Мой взгляд следует за кровавым следом, ведущим к безжизненному телу моей матери, а затем возвращается обратно к моему отцу, и я понимаю, что он будет следующим.

— Беги, Бёрди (прим. дословно — «птичка»)! — кричит мой отец.

— Кто-нибудь схватите её! — приказывает голос из тени.

Так много криков.

Так много крови.

Я прикрываю уши и качаю головой в отчаянной попытке заглушить разрывающие уши звуки моего беспорядочного сердцебиения и ада, вырвавшегося наружу вокруг меня. Запах выстрелов просачивается в воздух, когда по моему лицу начинают течь горячие слёзы. Я знаю, что должна принять решение.