Читаем Рукописи горят или садись и пиши полностью

Е. А. Сложно сказать насчёт счастливого чувства. Самое большое не писал примерно месяц. Это много? Тогда да, я возвращался к писательству, это было тяжело, но приятно. Я рад тому, что, помимо основной работы, могу заниматься любимым делом (уже не отношусь к этому как просто к хобби или увлечению). Так что да, это приносит мне радость. И счастье, наверное, тоже.

В целом: что есть литература для меня? Как для читателя – вид искусства, как ни банально. Для автора (не особо люблю употреблять по отношению к самому себе слово «писатель») это скорее способ самовыражения. Я чувствую, что во мне много какой-то нереализованной энергии, которую надо выплеснуть. И я решил, что для этого лучше всего подойдёт творчество. Я не умею петь, рисовать, играть на инструментах или вязать. И я решил, что литература была бы оптимальным вариантом. Читать любил с детства.

Отсюда вытекает и ответ на вопрос, почему я пишу. Потому что уже больше не могу не писать. Без этого я был бы скучным, злым, неприятным и закомплексованным человеком. К тому же, возможно, сильно пьющим. Хотел добавить насчёт того, почему пишу именно то, что пишу, но это будет моим встречным вопросом тебе. Почему именно хоррор?

Д. К. Уф-ф. Подмывает отшутиться: «А почему нет?» Но так мы далеко не уедем. Или не убежим – ведь в хорроре часто бегают, если, конечно, эмоция страха оказалась действенной, а не пассивной.

В хоррор я пришёл через фантастику и реализм. Даже не пришёл, а вернулся, потому что первым произведением (недописанным) была повесть о восставших мертвецах, сгинувшая вместе с общей тетрадью в клеточку (помню обложку: ядовито-зелёная – в цвет пролитого на кладбище эликсира). Работал в жанрах (и убого-подражательной стилистике), которые читал, которые нравились. С похожими героями и приключениями. Стальная Крыса Гарри Гаррисона и иже с ней. Писал о том, что знаю: будни подростков с щедрой примесью вымышленных побед на любовном фронте. Потом стало вырисовываться что-то своё, жанры перемешивались. Обычная история.

Открыл для себя сетевые конкурсы, точнее, конкурс «Фантрегата». Закинул парочку старых вещей: проза жизни с фантдопущением. Провалился. Сидя ночью за пультом операторской цеха десертов, написал юмористическо-фэнтезийный рассказ «Влюблённый Люци», занял с ним третье место, и пошло-поехало. В то время познакомился с творчеством Клайва Баркера и Дэна Симмонса (Кинга, разумеется, я читал всегда, иногда пытался подражать: помню рассказ а-ля «Плот», тоже обычное дело) – и это наложило свой отпечаток. Продолжал писать и реализм.

С рассказом «Этот жестокий июнь» (много водки и псевдофилософии) случилась моя первая публикация в газете «Брестский курьер». «Слава» оказалась двуликой: молодёжь жала руку, взрослые воротили носы: «Мы были о тебе лучшего мнения». Я продолжал участвовать в конкурсах «Фантрегаты». Выиграл один из них с рассказом «Станция прибытия», вполне себе чистым хоррором. (Знаю, тебе тоже не нравятся рассуждения о чистоте жанров, но здесь придётся вскользь затронуть.) Но фантастики, пускай и с элементами хоррора, было больше. Мне казалось, что хоррор на просторах Сети особо никому не нужен; я почти не находил единомышленников, тянулся в пустоту, ловил затрещины: «Кому нужна эта кровища?».

А потом случилась «Самая страшная книга», и тёмное движение, и всё-всё-всё, и стало намного проще. Отчасти. Потому что одёжка фантаста липла к коже, снималась не то что болезненно, но за несколько присестов. Зато скинуть её и вдохнуть чистого хоррорного воздуха было очень приятно. Нет, я не ратую за абсолютную чистоту: любое хорошее произведение, на стыке и нет, остаётся хорошим произведением. А сколько потерял бы хоррор без рассказов типа «Долгий джонт»! Но вот он я, вернулся. По-прежнему выдаю хоррор с примесями, но очень ценю эталонные (простовато-прекрасные) ужастики.