Читаем Рождение командира полностью

— Товарищ лейтенант, если это наш, нам его бросить невозможно. Вы вызовите автоматчиков. Если наш, я его вытащу тихонько. А если это немцы, встану во весь рост, закричу, и тут стреляйте по мне. Гранаты с собой возьму, будьте спокойны, живой не дамся.

Лейтенант пододвинулся к Рамину, пыхнул папироской, осветил широкое его лицо, темную с проседью бороду, спокойные глаза.

— Ну, отец, — сказал он, — ты дело говоришь, ползи, — и вызвал автоматчиков.

Вылез Рамин из траншеи, лег плашмя на землю и пополз. Ползет во ржи, раздвигает тихонько стебли, а кажется ему: стоит кругом громкий хруст. Комковатая сухая земля под руками пахнет подсыхающей травой. Рожь эта выросла самосевом по непаханой земле. В сорок первом году весной взошла, осенью была обмолочена конскими копытами, железными гусеницами танков; зимой тут окопались немцы, а весной сорок второго года снова на том же месте поднялась густая рожь.

Думает обо всем этом Рамин, ползет, и теплое зерно сыплется ему за ворот гимнастерки. И хотя Рамин все время раздумывал и так и этак, ему все больше начинает казаться, что правильно говорил лейтенант: немцы залегли и хотят хитростью добыть «языка», а Рамин хочет перехитрить немцев. Но тогда хитрость эта, похоже, будет последней в его жизни. «Дай, — думает, — напоследок на небо погляжу». Перевернулся на спину, над головой колосья клонятся, сквозь них далеко в темном небе виднеются звезды. Очень хорошо жить на земле.

«Вот, — думает, — никто не гонит, сам человек на смерть ползет. К чему я вызвался на такую страсть? Жена дома ждет, и сыновей и меня на фронт проводила, плохо ей одной». Полежал, повернулся животом вниз и снова пополз в прежнем направлении. «Ничего не поделаешь, — думает, — мое дело хозяйское, врага со своего поля выживу. Из-за него, проклятого, я на животе ползаю по своей земле».

Почти на половину расстояния до немецких окопов продвинулся Рамин и чувствует: кто-то дышит близко от него. Он так и замер на месте. Как узнать — друг или враг? Стал он понемногу выпрастывать руку и перемещаться так, чтобы было удобно вскочить, если кинутся на него немцы. Подобрал ноги, пощупал рукой, нет ли мины рядом, взял в руку гранату и двинулся вперед совсем неслышно. И кажется ему, что он различает впереди лежащего во ржи человека. Подполз еще, дурной запах идет от человека. Значит — раненый.

Отлегло у Рамина от сердца. Тихонько протянул руку, а как тронешь? Ну-ка крикнет? Немцы ведь недалеко. Отвернул закрышку от фляги, побрызгал водой в сторону человека. Слышит: пошевелил тот губами, жадно облизывает, ловит воду. Плеснул посильней. Кто же он все-таки? Свой или чужой?..

— Кто тут? — слышит Рамин.

Обрадовался Рамин: все ему стало ясно.

— Третьей роты стрелок, — отвечает. — Рамин мое фамилие.

— А я, — шепчет раненый, — Школа, сержант. Недвижимый я…

«Эх, — думает Рамин, — как это я ошибку допустил — палатку не взял? Легче бы его было вытянуть на палатке».

Достал хлеб, сало, кусок сахара и подал товарищу. Тот берет рукой совсем слабо. Подвинулся к нему Рамин, нащупал лицо и приложил флягу к губам. Лицо на ощупь совсем молодое, мокрое то ли от воды, то ли от слез, а губы распухшие, все в трещинах и сухие. Сержант с трудом повернул голову и стал жадно пить, проливая воду на грудь и захлебываясь.

Четыре часа ждал лейтенант Валеев и два автоматчика — все было тихо. Сначала они наготове держали автоматы, ожидая нападения немцев на Рамина. Потом стали думать, что Рамин потерял направление во ржи, и наконец решили, что его утащили немцы.

…Кусты орешника резко выделились на небе, и круглый его мохнатый лист закачался под утренним ветром, когда против ячейки раздалась рожь и показалось широкое скуластое лицо Рамина, измазанное землей и кровью. Он полз тяжело и тихо, придерживая перекинутые через его плечи руки товарища. Из-за плеча виднелось молодое, безусое, очень бледное лицо с закрытыми глазами.

Спасенный Раминым сержант Школа был тяжело ранен в бедро во время разведки. Товарищ вытаскивал его, когда немцы усилили стрельбу, и был убит, а сержант Школа ранен второй раз, и тоже в ногу. Очнулся он уже утром; кругом стояла густая рожь, рядом неподвижно лежал убитый разведчик. Как тащил он товарища, так и остался лежать на боку, повернув к сержанту похолодевшее на утренней росе, худощавое и серьезное лицо. Было тихо и совсем не слышно войны.

Кое-как сержант перевязал себе ноги, взял у товарища флягу с водой и хлеб, дождался ночи и пополз к своим окопам. Полз он трудно и долго, ощупью выбирая дорогу. Мины попались на пути: он подался в сторону. К рассвету сержант заметил, что рожь кончается, и уже хотел вылезть на открытое место, как услышал голоса. Прислушался — и узнал немецкую речь. Весь день он пролежал, затаившись, вблизи немецких окопов, едва дождался вечера. И снова пополз, полз долго, пока не обессилел: все не мог попасть к своим траншеям. Тут во ржи и нашел его Рамин.