Читаем Проклятая шахта. Разгневанная гора полностью

Меня снова охватила злость, даже застучало в висках. Я грохнул стакан на стол и вскочил на ноги. Он был такой жалкий, ничтожный замухрышка. Какое он имел право надо мной издеваться? Я чувствовал, как у меня сжимаются кулаки. Одним ударом я мог бы размозжить его о стенку этого кубрика.

– Правильно, ну давай, бей меня. – Его водянистые глаза смотрели на меня снизу вверх. – Что, даже на это духу не хватает? – издевался он, видя, как я опустил руку. – Да нет, не ударишь, Малигана боишься. В этом все и дело. Ты ведь всегда чего-нибудь боишься, верно?

– Откуда ты знаешь, почему человек боится? – крикнул я.

– А вот и знаю, – огрызнулся он. – Что, я не был в армии, что ли? Три года перед войной, а потом Дюнкерк и через пустыню – в Аламейн. Виноват я, что ли, что заработал грыжу и меня вышвырнули?

– Ты действительно послужил, – сказал я.

– Защищал свою страну, как всякий порядочный человек, вот что я делал. Был в чине капрала, когда брюхо меня подвело.

– Ладно, – сказал я. – Защищал свою страну, значит. А посмотри сейчас на себя – шестеришь на контрабандиста, мерзавца, который разбогател в войну – возил спиртягу из африканских портов, пока ты потел в своей пустыне.

– Ну и что, надо же человеку жить, как ты думаешь? – Он отхлебнул из стакана, перекатывая коньяк во рту, словно обыкновенное полоскание. Потом проглотил – кадык его при этом отчаянно дернулся – и с шумом выпустил воздух. – Что скажешь, Эмилио? Человеку нужно чем-то жить, верно? Как ты думаешь, что предложило мне это долбаное Министерство труда, когда меня уволили, как непригодного к службе? Работу на шахтах! А у меня кила величиной с ворота, которую я заработал на службе отечеству. Поднял дуло зенитной пукалки, вот так-то. А теперь посмотри на меня и скажи, похож я на красавчика? Но права у меня есть, такие же. как и у всякого другого. Вот я себе и сказал: Чарли, говорю, тебе нужна работа, чтобы не надрывать брюхо, ты ее заслужил, пока защищал свое отечество. – Он внезапно придвинулся вплотную ко мне: – А ты-то что о себе воображаешь? Кто ты такой, что обзываешь меня шестеркой и рэкетиром? Что ты собираешься делать, когда сойдешь на берег, ну-ка, давай отвечай.

– У меня есть приятель в Пензансе, – сказал я; его насмешливая рожа не позволяла мне промолчать. – Написал мне, что можно получить работу.

– И сказал, что Том Малиган может переправить тебя в Англию, да?

– Откуда ты знаешь?

– Откуда знаю? Да ты не первый, кого мы везем из Италии, вот откуда. Если твой приятель свел тебя с нашим шкипером, значит, работа, которую он тебе приготовил, ничуть не лучше, чем та, которую мы делаем на «Арисеге». Ты хоть представляешь себе, как живут людишки, подобные тебе, в Англии? У тебя нет ни удостоверения личности, ни продкарточек, в глазах властей ты не существуешь. Ты просто накипь, которая живет за счет черного рынка. И если хочешь послушать моего совета, то, как только окажешься на берегу, двигай прямехонько в Лондон. Самое безопасное место для таких, как ты. И прямиком на скачки или собачьи бега. Смешаешься с толпой жуликов и спекулянтов, которые постоянно там ошиваются, и никто тебя не тронет – до поры до времени. – Он рыгнул и подтянул живот.

Я снова сел на свое место. Господи, как я себя ненавидел! Я чувствовал, что слезы жгут мне глаза, и закрыл голову руками, чтобы не было видно, как мне паршиво и одиноко. Вдруг меня тронули за плечо, и голос Раппи, из которого вдруг ушла вся прежняя грубость и резкость, произнес:

– Ладно тебе, парень. Не обращай на меня внимания. Вот встретишься с родными, и тебе сразу станет легче.

Я покачал головой, жалея, что он изменил тон, – лучше уж продолжал бы издеваться.

– Нет у меня родных, – сказал я.

– Неужели никого? Ну и дела, чтоб я сдох. Это погано. Но друзья-то есть?

– Нет, – сказал я. – Только вот этот парень из Пензанса. Понимаешь, я уехал из Англии, когда мне было четыре года. Единственное, что я помню об Англии, – это тот момент, когда мы стояли на палубе парохода, увозившего нас в Канаду. Отец показал мне береговую линию. Она была похожа на серое размазанное пятно на горизонте. Только это, и еще когда от нас ушла моя мать – вот и все мои детские воспоминания. Мы жили в Корнуолле, место это называется Редрут. Там я и родился.

– Но если ты жил в Канаде с четырех лет, почему, черт возьми, ты не пошел в канадскую армию?

– В Канаде я долго не задержался. Когда умер отец, двинул в Австралию, на золотые прииски. Мне тогда было двадцать лет, я был шахтером, как и отец. Вскоре после начала войны меня отправили в Англию. Но Франция пала, в войну вступила Италия, и нас задержали в Порт-Саиде, там я и попал в части Уэйвела. Так я впервые оказался в Англии, с тех пор как уехал оттуда в возрасте четырех лет.

Черт бы него побрал, и зачем я все это ему рассказываю? Почему он перестал надо мной насмехаться? Это было легче переносить. Я начал ругаться скверными словами. Это был бессмысленный набор слов, я перестал себя жалеть, и слезы высохли.

– Тебе надо было вернуться в Канаду, приятель, – сказал он. – Там никто не стал бы задавать тебе вопросы.