Читаем Предательство Тристана полностью

Меткалф пожал руку русскому. Генералу перевалило за восемьдесят лет, его волосы были белы как снег, но ястребиный профиль оставался таким же резким. Он кивнул водителю, и автомобиль тронулся с места.

– Я очень благодарен вам за то, что вы приехали в Москву. Понимаю, что мой срочный вызов должен был озадачить вас.

– Я знал, что здесь назревает что-то вроде государственного переворота, – откликнулся Меткалф.

– События начали развиваться быстрее, чем мы ожидали, – понизив голос, сказал русский. – Заговорщики получили «добро» у человека, известного под кличкой Дирижер. Возможно, сейчас уже слишком поздно для того, чтобы помешать захвату власти.

– Мои друзья в Белом доме следят за происходящим с большой тревогой. Но у них полностью связаны руки: Совет национальной безопасности уверен в том, что вмешательство почти неизбежно приведет к ядерной войне.

– Обоснованное опасение. Эти люди отчаянно пытаются свергнуть режим Горбачева. Они пойдут на все. Вы видели танки на улицах Москвы? Теперь заговорщикам остается только приказать своим силам перейти в атаку. Ударить по гражданским жителям. Это будет кровопролитие. Погибнут тысячи! Но такой приказ не будет отдан, если Дирижер не даст «добро». Все завязано на нем, он основа всего.

– Но он не принадлежит к числу заговорщиков?

– Нет. Он, знаете ли, не входит ни в один круг или кружок и дергает за рычаги власти в абсолютной тайне. Он никогда не появится на пресс-конференции; он действует из глубокой тени. Но он симпатизирует заговорщикам. Без его поддержки переворот, несомненно, провалится. При его поддержке – столь же несомненно, свершится. И в России снова воцарится сталинистская диктатура, а мир окажется в полушаге от ядерной войны.

– Почему вы вызвали меня сюда? – спросил Меткалф. – Почему меня?

Генерал повернулся к Меткалфу, и в его глазах Меткалф увидел страх.

– Потому что вам единственному я доверяю. И вы единственный, у кого есть шанс добраться до него. До Дирижера.

– Но с какой стати Дирижер станет слушать меня?

– Я думаю, вы это сами знаете, – спокойно ответил русский. – Вы можете изменить ход истории, мой друг. В конце концов, мы с вами знаем, что однажды вы это уже сделали.

Город света был погружен в темноту.

С тех пор как шесть месяцев назад нацисты вторглись во Францию и подчинили ее себе, самый великий из городов мира опустел и сделался несчастным. На набережных Сены не было ни души. Триумфальная арка, площадь Этуаль – эти великолепные сияющие ориентиры, озарявшие в недавнем прошлом ночное небо, – казались мрачными и заброшенными. На Эйфелевой башне, где прежде развевалось французское трехцветное знамя, болтался нацистский флаг со свастикой.

В Париже было тихо. На улицах почти не попадались автомобили, тем более такси. В знаменитых гостиницах поселились нацисты. Прекратились веселые кутежи, гулкий смех ночных гуляк и гомон пьяниц. Пропали также птицы, их сгубил дым горящего бензина, висевший над городом в первые дни немецкого нашествия.

Ночами люди в основном сидели дома. Они боялись оккупантов, комендантского часа, новых законов, которым должны были подчиняться, одетых в серовато-зеленую форму солдат вермахта, вышагивавших по улицам с покачивающимися над плечами штыками винтовок, с револьверами у пояса. Город, еще недавно исполненный гордости, погрузился в отчаяние, голод, страх.

Даже аристократический проспект Фоша, самая широкая улица в Париже, окаймленная красивыми белокаменными фасадами, стала холодной и мрачной, по ней гулял пронизывающий ветер.

Но и в мрачности было исключение.

Один hotel particulier – частный особняк, хотя его вполне можно было назвать и дворцом – сиял ярким светом. Снаружи можно было расслышать негромкую музыку: джаз-оркестр играл свинг. Кроме музыки, доносились звон фарфора и хрусталя, возбужденные голоса, беззаботный смех. Это был блестящий остров избранных, казавшийся особенно ярким на фоне всеобщей мрачности.

«Отель де Шателе» представлял собой великолепную резиденцию графа Мориса Леона Филиппа дю Шателе и его жены Марии-Елены, прославившейся своим добрым сердцем. Граф дю Шателе был неслыханно богатым промышленным магнатом и наряду с этим министром в коллаборационистском правительстве Виши. Хотя более всего он был известен своими приемами, которые одни и помогали tout-Paris[2] выдерживать мрачные дни оккупации.

Приглашение на прием в «Отель де Шателе» служило знаком социального статуса и являлось предметом острой зависти, несмотря даже на то, что его приходилось дожидаться по нескольку недель. Особенно теперь, когда продуктов стало не хватать и их выдачу нормировали, когда было немыслимо трудно раздобыть настоящий кофе, или масло, или сыр, когда мясо или свежие овощи можно было достать, только обладая многочисленными обширными связями. Приглашение на коктейль к дю Шателе означало возможность наесться досыта, а то и впрок. Здесь, в этом щедром доме, ничего, даже намеком, не говорило о том, что он находится в полностью обнищавшем городе.