Читаем Потомок Каина полностью

— Надо бы спросить… — проговорила жена, дрожа от холода.

— Пойди и спроси! — Голос мужа, почему-то вдруг присевшего на корточки, прозвучал словно из-под земли.

Женщина поправила ношу на спине и, шмыгая носом, потащилась обратно. Ей удалось достучаться в какую-то дверь и узнать дорогу на ферму Мацукава, однако отошла она довольно далеко и сейчас никак не могла различить в темноте фигуру мужа. Крикнуть она боялась, да и сил не было. Тяжело припадая на одну ногу, она вернулась к тому месту, где оставила мужа.

Им пришлось пройти ещё метров триста, хотя они валились с ног от усталости. Наконец они добрались до защищённого на ночь высокими щитами двухэтажного дома с тесовой крышей, который своим величием буквально подавлял соседние домишки.

Не сказав ни слова, жена остановилась, но муж догадался, что это и есть контора фермы Мацукава. По правде говоря, он так и думал с самого начала, но очень уж не хотелось ему входить в этот дом, и он прошёл мимо, будто не заметил его. Однако сейчас отступать было поздно. Он привязал клячу к дереву и подвесил ей холщовую торбу с овсом и рубленой травой.

Муж и жена снова пересекли дорогу — подошли к конторе и беспокойно переглянулись. Пока жена раздумывала, почёсывая негнущейся рукою голову, муж набрался наконец духу и отодвинул застеклённую наполовину входную дверь, но не рассчитал своих сил, и дверь громко заскрежетала. Жена испуганно вздрогнула, проснулся и заплакал ребёнок. Двое мужчин, бывших в конторе, чуть не подскочили от неожиданности и обернулись к ним. Путник с женой не решались переступить порог.

— Ну, что двери раскрыли настежь? Не видите, ветер дует! Если надо, входите побыстрее! — сердито сдвинув брови, заорал тот, что сидел у хибати[4]. На нём было тёмно-синее ацуси[5] и рабочий передник из саржи. Любое человеческое лицо вызывало в путнике слепую беспомощную злобу, особенно если это было лицо человека, в чём-то его превосходившего. С отчаянием дикого животного, которое идёт прямо на копьё, он неуклюже протиснулся своим громадным телом в прихожую. Жена его, тихонько прикрыв дверь, осталась на улице, забыв от волнения даже о плачущем ребёнке.

Человеку, сидевшему возле хибати, было на вид лет тридцать. У него было продолговатое лицо, острый взгляд и усы, которые совсем не шли ему. Встретить крестьянина с продолговатым лицом всё равно что увидеть лошадь в стаде свиней. Поэтому, при всей своей робости, путник не удержался и с откровенным любопытством уставился на него, забыв даже поклониться.

Снаружи доносился плач ребёнка, усиливая смятение, царившее в душе отца.

Второй мужчина, тот, что сидел на приступке, где обычно снимали гэта, некоторое время пристально разглядывал незнакомца, затем вдруг проговорил странным, пронзительным голосом, словно читал нанивабуси:[6]

— Не приходишься ли ты родственником Кавамори-сан? Вроде бы похож на него, — и не дожидаясь ответа, повернулся к длиннолицему.

— Господин управляющий, это, должно быть, тот человек, о котором говорил Кавамори. Помните, он просил вас принять какого-то его родственника на место Ивата?

— Верно я говорю? — снова обратился он к путнику.

Дело обстояло именно так. Однако путник и на этого человека смотрел с недоумением, потому что у него, как и у самого управляющего, было необычное для крестьянина продолговатое лицо с тонкими, будто ниточка, губами, от лба с залысинами к левой щеке тянулся сине-багровый след ожога, а нижние веки были как-то неестественно оттянуты вниз.

Управляющий с неприязнью поглядел на крестьянина и стал расспрашивать его с таким видом, словно знал заранее всё, что тот скажет. Затем вынул из ящика стола внушительного вида бумагу с мелко напечатанными иероглифами, вписал в неё имя крестьянина — Нинъэмон Хироока — и место его рождения. Он велел Нинъэмону (будем теперь так называть нашего путника) внимательно прочитать документ и приложить свою печать[7]. Нинъэмон был, конечно, неграмотным, но хорошо знал, что для того, чтобы заработать, — будь то на ферме, на рыбном промысле или на шахте, — нужно приложить свою печать к такой вот бумаге, не вникая в её содержание. Пошарив за пазухой, он вытащил измятый бумажный свёрток и, отгибая листик за листиком, словно сдирая кожицу с молодого побега бамбука, извлёк из свёртка дешёвую, почерневшую от времени печатку. Он подышал на неё и приложил к документу с такой силой, что чуть было не прорвал бумагу. Один экземпляр контракта, переданный ему управляющим, он бережно спрятал вместе с печаткой за пазуху. Ведь эта бумага даст ему возможность существовать. Плач ребёнка за дверью напомнил Нинъэмону о том, как необходимы ему сейчас деньги.

— У меня нет ни гроша, так нельзя ли занять хоть немного…

Управляющий удивлённо уставился на него. «Хотя рожа у тебя и глупая, но, видать, ты себе на уме», — подумал он, а вслух сказал:

— В конторе денег не дают, так что займи у кого-нибудь, ну хотя бы у своего родственника Кавамори. Да и заночевать сегодня тебе лучше у него…