Читаем Подозрение полностью

— Если я назову тебе имя, Ганс, ты заподозришь этого человека, — выдавил наконец он.

— Я его уже заподозрил, — ответил комиссар.

Хунгертобель вздохнул.

— Вот видишь, Ганс, — сказал он, — этого я и боялся. Я бы не хотел этого, ты понимаешь? Я старый врач и не хотел бы причинить кому-либо зло. Твое подозрение беспочвенно. Нельзя же из-за одной фотографии сразу заподозрить человека, тем более что на ней почти не видно лица. Кроме того, он был в Чили, а это — факт.

— Что же он там делал? — спросил комиссар.

— Он руководил в Сантьяго клиникой, — сказал Хунгертобель.

— В Чили, в Чили, — повторил Берлах.

Действительно, сложный кроссворд, и его трудно решить. Самуэль прав, подозрение порочит человека и появляется не от добра.

— Ничто так не чернит человека, как подозрение, — продолжал он, — это уж я знаю точно, и я часто проклинал свою профессию. В этом плане нельзя распускаться. Но ведь мы уже заподозрили, и это подозрение внушил мне ты. Я верну его тебе, старый друг, если твое подозрение исчезнет; разве ты сможешь теперь отделаться от этого подозрения?

Хунгертобель сел на кровать больного и беспомощно посмотрел на комиссара. Солнце косыми лучами проникало через занавеси в палату. На улице был погожий день, каких было немало этой зимой.

— Я не могу, — произнес наконец врач в тишине палаты. — Я не могу отделаться от подозрения. Я знаю его хорошо. Учился вместе с ним, и он дважды был моим заместителем. Это он на фотографии. Вот и шрам от операции. Я знаю его, поскольку оперировал Эменбергера сам.

Хунгертобель снял с переносицы очки и положил их в правый верхний карман. Затем вытер со лба пот.

— Эменбергер? — спросил комиссар через некоторое время. — Так его зовут?

— Да, — отвечал Хунгертобель беспокойно. — Фриц Эменбергер.

— Врач?

— Врач.

— И живет в Швейцарии?

— Он владелец клиники в Зоненштайне, под Цюрихом, — ответил врач. — В тридцать втором году он эмигрировал в Германию, а оттуда в Чили. В сорок пятом вернулся и приобрел клинику. Один из самых дорогих госпиталей в Швейцарии, — добавил он тихо.

— Только для богатых?

— Только для очень богатых.

— Он хороший ученый, Самуэль? — спросил комиссар.

Хунгертобель помедлил с ответом.

— На этот вопрос трудно ответить, — сказал он. — Когда-то он был хорошим ученым; только мы не знаем, остался ли он таковым. Он работает методами, кажущимися нам сомнительными. Мы знаем о гормонах, на которых он специализировался, довольно мало. И, как всегда в областях, подлежащих завоеванию науки, часто ученые и шарлатаны, а иногда те и другие в одном лице, бродят в потемках. Что делать, Ганс? Эменбергера любят пациенты и верят в него как в бога. А это, как мне кажется, для таких богатых пациентов самое главное, без веры во что-либо далеко не уедешь, а особенно когда вас лечат гормонами. Так он добивается успеха, его обожают, и он зарабатывает свои деньги. Мы называем его «Наследным принцем».

Хунгертобель неожиданно замолчал, как будто раскаиваясь в том, что сказал прозвище Эменбергера.

— «Наследный принц». Почему именно эта кличка? — спросил Берлах.

— Клиника унаследовала состояние многих пациентов, — отвечал Хунгертобель неохотно. — Такая уж там мода.

— Итак, вам, врачам, это показалось странным! — сказал комиссар.

Оба молчали. В тишине висело что-то невысказанное, чего Хунгертобель так боялся.

— Ты не должен думать того, что думаешь, — сказал он в ужасе.

— Я только иду за твоими мыслями, — отвечал спокойно комиссар. — Будем точны. Пусть наш образ мыслей будет преступлением, даже в этом случае мы не должны его бояться. Мы ответственны только перед своей совестью и найдем в себе силы перепроверить наши мысли и, если окажемся не правы, отказаться от них. Давай, Самуэль, думать. Мы можем предположить, что Эменбергер при помощи методов, которые изучил в концлагере, заставляет своих пациентов завещать ему состояние, а затем их убивает.

— Нет! — горячо воскликнул Хунгертобель. — Нет! — и посмотрел беспомощно на Берлаха. — Мы не должны этого думать. Мы не звери! — воскликнул он вновь и взволнованно зашагал по комнате от стены к окну, от окна к стене. — Боже, — простонал врач, — что может быть ужасней этого часа?

— Подозрение, — сказал старик в постели и затем непреклонно повторил: — Подозрение!

Хунгертобель остановился у постели больного.

— Забудем этот разговор, Ганс, — промолвил он. — Мы распустились. Иногда даешь волю своему буйному воображению. Он был в Чили, а не в Штутхофе, таким образом, наше подозрение утрачивает смысл.

— В Чили, в Чили, — сказал Берлах, и его глаза сверкнули, предвкушая приключение. Его тело вытянулось. Так он и лежал расслабленный, без движения, заложив руки за голову.

Когда Хунгертобель в дверях еще раз недоверчиво оглянулся на больного, комиссар уже спал.

На следующее утро в половине восьмого после завтрака старик, занимавшийся чтением объявлений, несколько удивился, когда вошел Хунгертобель. Обычно в это время Берлах засыпал вновь или, вытянувшись, отдыхал, положив голову на руки. Врачу показалось, что комиссар выглядел свежее, чем обычно, а его глаза сверкали былым блеском.