Читаем Письмо Витторио Страде полностью

Фестиваль молодежи в Москве 1957 года был подобен революции. До этого мы жили в стране, где не было туристов ни выезжающих, ни въезжающих в СССР - из иностранцев мы в основном видели лишь дипломатов и шпионов, и если наши выезжали «в загранку», то это тоже неизбежно были лишь дипломаты и шпионы, что очень часто было одно и то же. За всеми редкими приезжающими иностранцами заботливо следило КГБ. И вдруг в Москву разом приехало более ста тысяч иностранцев - делегатов фестиваля. Всех инвалидов - безногих обрубков войны на досках с шарикоподшипниками - выслали, нищих, алкоголиков - выслали. Проституток ловили, выбривали начисто головы и тоже куда-то высылали. Красили фасады домов там, где проходил маршрут открытия фестиваля. На всех иностранцев агентов КГБ явно не хватало. Как самый молодой член Союза писателей, я получил делегатское удостоверение фестиваля. Помню, меня ошеломила интернациональная выставка художников, где я впервые увидел абстрактные и сюрреалистические картины, - там я впервые познакомился со скульптором Эрнстом Неизвестным, с художниками Олегом Целковым, Юрием Васильевым, которые стали друзьями на всю жизнь. В рамках фестиваля проходил и литературный симпозиум. Там я познакомился с итальянским аспирантом-славистом Витторио Страдой. Ты сбивчиво, несовершенно, но все-таки говорил по-русски. Ты был похож на грачонка с остреньким клювом и безостановочно сыпал именами русских авангардистов двадцатых годов. Что меня потрясло в тебе - это ненасытное любопытство к старым книгам, особенно двадцатых годов. Ты, если я не ошибаюсь, был тогда коммунистом и возмущался советской бюрократией.

Во мне ты нашел хорошего собеседника на эту тему. Я всегда больше всего не любил бюрократов и снобов, ибо снобизм - это подвид бюрократии.

В следующий приезд, когда ты, Витторио, стал аспирантом МГУ и порывался жениться на молодой, очаровательной, хотя и крутохарактерной сибирячке Кларе, ты эту бюрократию почувствовал на своей шкуре. Зато ваша дочь соединила в себе и родную мне Сибирь, и любимую мной Италию. Надеюсь, что и ваши внуки будут себя чувствовать нечужими в России и что Италия и Россия будут лучше или в крайнем случае не хуже. Мы оба все-таки кое-что сделали для этого, но не нам судить.

Кому мне только не приходилось звонить по ускорению вашей с Кларой женитьбы - и в КГБ, и в ЦК, и в милицию, - и дело со скрипом, медленно, но все-таки начало двигаться. Потом у тебя были новые неприятности — ты накупил чуть ли не целый вагон книг по футуризму, и книги сначала не хотели выпускать, а потом хотели содрать огромный налог за предназначенные к вывозу книги. Опять пришлось мне буквально висеть на телефонном проводе, уговаривая на сей раз таможенников проявить снисхождение. Слава Богу, помогло -наверное, они смертельно устали от меня и от этого возмутителя спокойствия - Страды, который причинял им столько хлопот.

Но сколькие итальянцы хлопотали и за меня, когда у меня случались неприятности или просто сложности, - это и ты, Витторио, и Анджело Мария Риппеллино, Ренато Гуттузо, Альберто Моравиа, Пьер Паоло Пазолини, Федерико Феллини, Витторио Гассман, Антонелло Тромбадори, Людовико Коррао, Корги, Аугусто Панкальди, Ирма Антонетто, Витторио Аванцини, Эвелина Паскуччи, Фьяметта Кукурниа, Джульетто Кьеза - всех не перечислишь… Так что Италия и Сибирь в моей душе сроднились, как в душе твоей дочери.

Вообще я хочу в этом смысле добрым словом помянуть многих итальянцев, в том числе и коммунистов. Они постоянно защищали в самые тяжкие моменты многих наших диссидентов, в том числе и академика Сахарова. Когда меня не выпускали в Италию после «Бабьего Яра» и «Наследников Сталина», а потом после моего протеста против брежневских танков в Чехословакии, Политбюро компартии Италии написало письмо руководству СССР в мою защиту. Бродский был освобожден из ссылки благодаря тому, что прекрасный человек - советский посол в Италии Семен Козырев передал мое письмо с просьбой о его освобождении в Политбюро КПСС вместе с письмом Джанкарло Пайетты и других итальянских коммунистов. Бродский, прекрасно об этом знавший, никогда впоследствии не упомянул об этом, и я оставляю это на его совести, так же как и то, что он никогда не упомянул имя журналистки Фриды Вигдоровой, застенографировавшей его процесс и сделавшей известным имя Бродского.

Ты, Витторио, никогда не оставался равнодушным к тому, что происходило в СССР, и старался помогать своим пером как журналист всему прогрессивному в политике и всему талантливому в литературе. Спасибо тебе за это, итальянский шестидесятник.

Ты редкая разновидность романтики - ты романтик-педант. Но как бы ты иначе стал таким скрупулезным исследователем? Я благодарен тебе за то, что показал мне своим отношением к России и ко мне, что друг никогда не иностранец.