Читаем Песни Шираза полностью

Классическую поэзию Ирана серьезно изучал Л. Толстой. Особенно нравились ему рассказы и изречения Саади на моральные темы. Некоторые из них он использовал при составлении своих «Русских книг для чтения».

Увлечение Хафизом надолго завладело А. Фетом, который оставил прекрасные переложения его газелей. Наконец, «Персидские мотивы» С. Есенина по своему духу и лиризму связаны с хафизианой, хотя называет поэт имена Фирдоуси, Хайяма и Саади.

Высокая художественность персидско-таджикской литературы во многом объясняется ее богатыми источниками. Среди них можно назвать письменную древнеперсидскую литературу, так называемую шуубитскую поэзию, созданную поэтами-иранцами на арабском языке в VIII-IX веках, и, конечно, устное творчество, широко распространенное среди народов, живших на территории иранских государств с древних времен. Оно, как и фольклор многих других народов Востока, изучено значительно хуже, чем письменная литература. Одной из причин этого было нескрываемое пренебрежение к своему фольклору самих иранцев, которые долгое время называли народные песни «пустыми словами», «бессмыслицей». Хотелось бы подчеркнуть, что значительно раньше европейских и тем более иранских ученых к изучению поэтического фольклора обратились русские востоковеды. Профессор Петербургского университета В. А. Жуковский еще в 1889 году опубликовал переводы записанных им колыбельных песен[1], а спустя некоторое время издал большое исследование народной поэзии с персидскими текстами, переводами, комментариями[2]. Эти публикации показали, что с давних времен в Иране рядом с классической традицией жила и развивалась устная поэзия, отражающая жизнь, мысли и чувства простых людей города и деревни.

Среди записанных В. А. Жуковским песен было немало сатирических строк, которые он сравнивал с куплетами парижских бульваров времен Великой французской революции. В. А. Жуковский был первым русским ученым, который к народному творчеству иранцев отнесся с большим вниманием, увидел в нем неиссякаемый источник, из которого персидская литература черпала простые, но яркие, запоминающиеся образы, легкий юмор, языковые богатства.

Дальнейшее знакомство с фольклором Ирана показало, что самой распространенной его поэтической формой является добейти (четверостишие). Русский ученый А. А. Ромаскевич, впоследствии профессор Ленинградского университета, во время своих поездок по южному Ирану сумел записать четыреста четверостиший, переводы которых вместе с персидским текстом и транскрипцией были опубликованы[3]. Ученый считал, что происхождение этой поэтической формы восходит к далекому домусульманскому прошлому. В самом деле, в «Авесте» — священной книге зороастрийцев[4] — часть стихов состояла (по Ромаскевичу) из ряда четырехстрочных строф, причем каждая строка (стих) содержала в себе одиннадцать слогов. Такова же поэтика и народных четверостиший.

Спустя четверть века, то есть уже в 30-х годах, когда иранцы занялись своим фольклором, крупнейший поэт и филолог-стилист Малек ош-шоар Бахар подтвердил доисламские истоки народных четверостиший, добавив к этому, что они по своему метру напоминают силлабику стихов последнего доисламского периода Сасанидов. Конечно, параллельное развитие классической литературы и фольклора не могло не сказаться на метрической системе народной поэзии. Со временем фольклор, как и письменная поэзия, воспринял аруз, просодию арабского происхождения, по которой стих образуется путем определенного чередования коротких и долгих слогов. Но и отступлений от строгостей аруза в поэтическом фольклоре было сколько угодно, тем более что добейти не декламируются, а поются. При пении же исполнитель имеет большую возможность свободно обращаться с поэтическим размером. В одиннадцатисложном добейти третья строка, как правило, содержит не одиннадцать, а тринадцать слогов. А иногда, хотя и редко, встречаются более длинные стихи или совсем короткие, в семь слогов. То, что народные четверостишия не укладываются в рамки аруза, по-видимому, и является одной из причин, по которой иранцы никогда не называют их «робаи»[5], хотя они с робаи имеют много других общих признаков. Прежде всего, четверостишия, как и робаи, вполне самостоятельные произведения, содержащие законченную мысль. Даже в тех случаях, когда иранские фольклористы пытаются из отдельных четверостишии составить своего рода песню на определенную тему и озаглавливают их «Одиночество», «Верность», «Разлука», «Чужбина», каждое четверостишие такой песни продолжает жить своей жизнью, остается самостоятельным и независимым от соседних.

С робаи совпадает и порядок рифм: а а б а или а а а а. Правда, в больших фольклорных сборниках, изданных в Иране в 60-70-х годах, отдельно помещаются так называемые «добейтихайе масневи», то есть четверостишия с парной рифмой. Их меньше, но достаточно много.