Читаем Отсталая полностью

— А другие-то, посмотришь, хуже делают, да все с рук сходит..! Что ты это, Матренушка, точно похудела? не хвораешь ли? — обратилась она вдруг к Матреше, стоявшей все время поодаль.

— Что это вам, Арина Дмитревна, кажется! — отвечала Матреша, — отчего мне худеть? мне нешто делается… Позвольте, к платью-то у вас репейник пристал, — сказала она, очищая подол Арины Дмитревны.

— Спасибо, голубушка! — вежливая ты девушка, и видно, что все с барышней. Ну что же вы с барышней все гуляете? чем ты барышню развлекаешь? Песни что ли поешь?

— Тебе все нужно знать! — опять подумала Маша, — вот я сейчас на вербу лазала, тебя не спросилась!

Матреша между тем отвечала:

— Всяко бывает: когда и песни петь меня заставляют.

— Ну, и то развлеченье от скуки… А скучно вам, я думаю, ангел мой! Маменька старенька, да и здоровьем плоха; подруг вам из благородных нет, живете словно в углу… Выехать вам не с кем. Маменька все знакомства прекратила, как папенька — царство небесное! — умер. Свету вы, красавица моя, совсем не видите. Посмотрите, загорели как! Платьице измято, непышно… Уж вам бы надо — извините меня, что я так говорю по любви моей к вам, — попышнее носить. Вы не бедная какая. У маменьки, слава Богу, есть денежки.

Маша невольно оглядела себя и подумала:

— Какая я замарашка!

И в самом деле, ситцевое ее платье было измято, без кринолина, без накрахмаленных юбок. Маша любила свободу движений, и потому у нее была страсть "ходить дудкой", по выражению ее матери Анны Федоровны. Обувь ее тоже не была элегантна, и башмаки, работы домашнего башмачника-самоучки, уродовали ее маленькую ножку. Анна Федоровна говорила, что хороших на нее не напасешься, что она еще дитя, что будет с нее и того, что у нее есть все порядочное на случай. Арина Дмитревна в первый раз обратила внимание на наряд Маши, и Маша едва ли не в первый раз устыдилась своего наряда. Она не думала о нем, сидя на вербе; не думала, когда бывала одна с Матрешей и слушала ее песни и сказки…

— Отчего вы не гуляете с зонтиком? Личико-то бы меньше загорело, — продолжала Арина Дмитревна.

— Находишься ли с зонтиком! — отвечала Маша, — сейчас изломаешь, да и скучно. Был у меня зонтик, да я забыла его в саду, пошел дождь и испортил его: весь полинял и сморщился! — прибавила она весело, — я отдала его Прасковье в огород, ворон пугать.

Арина Дмитревна снисходительно засмеялась.

— Барыня приказали вас просить к себе, — раздался голос пожилой женщины, вышедшей из боковой аллеи и метнувшей неприязненный взгляд на Матрешу. Черные глаза Матреши встретили этот взгляд храбрым, вызывающим выражением.

Маша с гостьей пошли вперед; Аграфена (так звали пожилую женщину) с Матрешей поотстали от них.

— Ты что здесь торчишь, щелчок? — обратилась Аграфена к Матреше.

— Я с барышней, — отвечала последняя, презрительно фыркнув носом.

— Да ведь ты видишь, что барышня с гостьей: тебе бы и идти в горницу.

— Что мне без приказу идти!

— Без приказу! тут и без приказу, а как по избам бегать, к так смеешь без приказу?!

— Когда я бегаю?

— Когда? Ах ты, козонок проклятый! Молчи уж лучше. Матреша повернула в сторону, к калитке, а Аграфена последовала- за барышней и гостьей в дом через балкон.

Балкон вел в гостиную, небольшую четырехугольную комнату, где в чинном порядке стояли по стенкам диваны и стулья, сделанные, по крайней мере, лет шестьдесят назад и отличавшиеся неуклюжим видом и прочностью. По стенам висели картины, представлявшие сцены из жизни Марии Стюарт и какие-то необыкновенные сражения. Против балкона красовались портреты Анны Федоровны и ее покойного мужа, намалеванные до того дико и непохоже, что возбуждали невольную улыбку в непривыкшем зрителе. На столах перед диванами, на сахарной бумаге сушились ягоды. Занавеска, подсвечники убирались на лето в кладовую от мух, и потому летом гостиная носила вид патриархальной простоты и дышала какой-то заманчивой тишиной. "Человеческая жизнь" (ipomoea[1]) густо вилась по окнам, распуская свои минутные цветы; жужжанье мух однозвучно оглашало комнату.

— Барыня просят вас в детскую, — сказала Аграфена, — там и попрохладнее.

Детская была тоже небольшая комната, выходившая окнами на двор. Кроватка Маши с ситцевым пологом стояла в стороне. В простенке находился стол с небольшим зеркальцем; банка помады и какая-то засаленная коробка заменяли все дорогие безделки, которые украшают туалетные столики многих девиц; зато два букета полевых жасминов в зеленых банках из-под варенья разливали свой раздражающий запах. Комната не принадлежала Маше вполне: Анна Федоровна отправляла в ней почти все свои хозяйственные занятия и сидела в ней большую часть дня, наблюдая из окон за движениями своей дворни и за всеми проходящими и проезжающими, потому что проезжая дорога пролегала мимо окон. На кафельной лежанке стояли бутыли с наливкой и уксусом и лежали еще неубраные, только что принесенные из сушки грибы.