Читаем Остров полностью

– В Малаге я знаю чистый, солидный отель. Такси мое собственное. Потом я отвезу вас в Торремолинос – и квиты.

Он повернул ко мне набрякшее, красное лицо, и я резко сказала:

– Нет.

– Все останется между нами. Клянусь вам, я умею хранить секреты.

– Я сказала нет.

Когда он спросил почему, я едва не ответила: «Потому что вы не знаете, с кем имеете дело. Такую женщину, как я, не завоюешь речами. Приберегите их для вашей жены, может быть, вы ее уломаете». Но решила промолчать. Я боялась, что он начнет упорствовать и возобновит атаку, и была ему почти благодарна, когда он завел мотор и тронулся с места.

– У вас есть друг? – Он медленно вел машину, не глядя на меня.

– Да.

– Мне следовало об этом догадаться. Может быть, он вас ждет, а я… Извините. Сам не знаю, с чего это я.

Я сказала, что извиняться он не должен, ибо извинять нечего.

– Избаловали нас иностранки, – сказал он после паузы. – Они только за этим сюда и едут, а ты привыкаешь и иногда ошибаешься.

Теперь мне было жаль, что я обидела его, и я улыбнулась.

– И часто вы их приглашаете в этот ваш отель?

– Да.

– И они соглашаются?

– Не всегда. Например, на той неделе одна немка…

Среди деревьев на бугре показались первые дома Торремолиноса. На повороте в Весну промелькнула группа молодых людей. По мере нашего продвижения улицы становились все оживленнее и многолюднее.

Шофер закончил историю с немкой, – он помнил ее смутно, словно вычитал где-то, – и отыгрался за счет новых анекдотов. Я делала вид, что внимательно слушаю его, а сама, глядя куда-то мимо мелькавших за окном картин, старалась восстановить в памяти прежний облик города. Поля были застроены особняками. Все стало другим. Когда я очнулась от воспоминаний, мы уже пересекли площадь. Посетители в барах пили аперитивы и были одеты, как в Сен-Тропезе. Вдоль шоссе на Фуэнхиролу мелькали семиэтажные отели, рестораны люкс, девочки в предельно облегченных туалетах. Идиллический Торремолинос моего детства лопнул как мыльный пузырь.

Шофер свернул на асфальтированную улицу и остановился у двухэтажного особняка с оградой, окрашенной белой краской. Он помог мне вынуть чемоданы и виновато улыбнулся:

– Вы сами так хотели, – сказал он. – С вас сто десять песет.

Рафаэль только что встал и, пока служанка забирала чемоданы, повел меня прогуляться по саду. Он был небрит и спутанными волосами и опухшими щеками напоминал озорного пса после ночи неудачных похождений.

– Я лег в шесть часов, – сказал он. – Это было что-то совершенно невероятное, в жизни ничего подобного не видывал. – Причесав волосы рукой, он надел очки. – В Кариуэле открыли бар, и хозяин пригласил уйму народа. Было все, что хочешь, потом американцы пустили в ход кулаки…

Мы шли через газон по выложенной камнем тропинке. Рафаэль остановился в тени мимозы:

– А ты? Как там Париж?

Я сказала, что было очень жарко и я редко выходила из отеля.

– Хозяева приедут в августе, я все привел в порядок.

Глицинии взбирались по шпалере, закрывая весь южный фасад дома. В окне дровяного сарая была прикреплена мишень, и я заметила несколько стрел, валявшихся в саду.

– А как дети?

– Настоящие чертенята. Мария-Луиса все еще болеет, я не смог ей отказать.

Мы снова подошли к подъезду. Дом был обставлен просто: коврики из дрока, диваны, обитые зеленой тканью, мебель в андалузском стиле. Рафаэль повел меня в зал, куда принес виски, сифон и лед. Когда я спросила его о родителях, он пожал плечами. Сказал, что они чувствуют себя хорошо и очень хотят меня видеть.

– Я им ничего не рассказывал о наших делах, мы все еще примерная чета… Мама хочет, чтобы мы усыновили мальчика.

Он говорил насмешливым, немного вызывающим тоном.

– Я навещу их, – сказала я.

– Главное, не беспокойся. Если тебе не хочется, я что-нибудь выдумаю.

– Не понимаю, почему ты так говоришь.

– Просто привыкаю. – Рафаэль закурил, сигарета дрожала в его пальцах. – Мы ведь условились, что будем вежливы.

– Ты уже не вежлив.

– Хорошо, хорошо… Беру свои слова обратно.

Какое-то время мы отчужденно молчали, словно два незнакомых человека в приемной врача. Потом Рафаэль залпом выпил виски и улыбнулся.

– Помнишь Торремолинос после войны?

– Да.

– Он переменился, верно? – Это был праздный вопрос, и я ограничилась кивком головы. – Подожди, ты еще с людьми не знакомилась… Он превратился в оторванную от мира страну, настоящий остров… Мужья изменяют женам. Жены изменяют мужьям. Священник угрожает карами, но никто его не слушает. Чистота исчезла с лица земли.

Рафаэль старался говорить ярко, с вдохновением, которое обычно приберегал для публичных выступлений, и мне стало жаль его. Он был уже немолод и не так неутомим, как прежде, и знал, что каждое острое словцо, каждое удачное выражение требуют от него усилий, за которые он расплачивается потом, так же как расплачивается за то, что не носит из кокетства очков, пьет слишком много виски и без конца заводит романы.

– Это идеальное место для каникул, – заключил он. – В Малаге Торремолинос называют Toppe миль лиос.[3]

– А как же называют Малагу? – поинтересовалась я.

– Ее репутацию подмочить трудно, – сказал он.