Читаем Осада Левеллина полностью

— Мы возвращаемся к предмету наших обычных споров. Война становится разрушитель-ной, военное искусство падает. Я знаю ваше мнение об этом, мой глубоко уважаемый друг, но что может прибавить оно к опыту моих восемнадцати кампаний и к выводам этих бесчисленных сочинений по теории и истории искусства войны, где вы найдете рассказ о всех битвах от Марафона до Мальплаке и о всех полководцах от Эпаминонда до Тюрення[5] и принца Евгения Савойского! — Шевалье обратился к выстроившимся вдоль стены книжным шкафам, где белел пергамент, краснел сафьян и блестело золото переплетов.

— Я верю в военное искусство, — продолжал он. — Там, где невежественный и косный ум видит лишь кровопролитие, не имеющее никакого оправдания или оправдываемое ложными верованиями, низменными побуждениями и грубыми интересами, я вижу игру творческого гения, пусть еще несовершенную пока, но которая в своем приближении к совершенству сделает всякое кровопролитие немыслимым и ненужным. Убитые и раненые на войне — это случайность, нисколько не большая, чем утонувшие в мореплавании. С течением времени человек всё более и более укрощает дикую стихию моря. Не полагаете же вы, что море людское, состоящее из разумных и крещеных существ, всегда останется более диким и неукротимым? Неужели вы думаете, что победа состоит в нагромождении возможно большего числа трупов, в произведении на свет возможно большего числа калек! Победа, великая победа заключается в искусном маневре, выигрывающем фланг противника, в молниеносном марше, выводящем в его тыл и прерывающем его коммуникации, в предусмотрительном занятии позиций, составляющих ключ данного стратегического положения. Сопротивление во всех этих случаях становится нелепым, бесцельным. Грубая сила покорно преклоняет колени перед магической палочкой полководца. Сколько знаем мы ненужных сражений, которые, как заранее было видно, не могли привести ни к чему! Скажу прямо: всякое сражение с точки зрения идеального военного искусства уже есть ненужность, ошибка. Оно свидетельствует только о том, что совершенство военной игры и на этот раз не было достигнуто. Величайшей победой была бы победа, одержанная без единой жертвы; искуснейшей кампанией была бы кампания, выигранная без единой битвы…

Звук пушечного выстрела напомнил Сент-Эльму, что туман рассеялся. Он поглядел в окно и презрительно усмехнулся:

— Осада! — воскликнул он. — Не бессмысленна ли всякая попытка взять силой то, что должно упасть в руки, как спелый плод, в результате искусных замыслов и непостижимых для простого смертного намерений. Между нами будь сказано, генерал граф Сольн — плохой стратег. Я наблюдал вчера распределение его войск и нахожу, что он не имеет никакого понятия о военном искусстве. Ах, милый Палюс, почему мы не можем встретиться с этим заносчивым имперским графом вот здесь, в кабинете, где я доказал бы ему в полчаса неопровержимо, как Святое Писание, что его партия уже проиграна? В мечтах я вижу, как через сто или двести лет вожди будущих, более просвещенных народов решают свои победы или поражения именно таким образом.

Шевалье де Сент-Эльм остановился у шкафа с книгами.

— Не кажутся ли вам золотыми следующие слова Жоли де Мезеруа, продолжал он, доставая из шкафа увесистый том. — Вот что говорит этот великий теоретик войны: «Искусство войны состоит не столько в том, чтобы уметь драться, сколько в том, как избегать боя, избирая свои позиции и направляя свои марши таким образом, что цель оказывается достигнутой без всякой возможности риска». Не воспевает ли другой автор, известный Массенбах, принца Генриха, «более счастливого, чем Цезарь при Диррахиуме, более великого, чем Конде при Рокруа, ибо он, подобно бессмертному Бервику, одержал победу без битвы!» Не сказал ли наконец сам маршал Саксонский[6]: «Я убежден, что искусный генерал может вести войну всю свою жизнь, не будучи ни разу принужден дать сражение»…

Имперская бомба разорвалась неподалеку; за ней последовала другая, третья. Несколько стекол упало со звоном на пол, и ворвавшийся ветер сбросил со стола записки и чертежи Палюса. С сожалением поставив на место Жоли де Мезеруа и Массенбаха, шевалье де Сент-Эльм взял в углу трость и надел шляпу. Маленького астронома уже не было в комнате, и его табачного цвета кафтан мелькал на лестнице, уносимый менее страхом, чем любопытством его обладателя.

Бомбардировка прекратилась так же внезапно, как началась; потери, о которых донесли шевалье де Сент-Эльму, были ничтожны, — несколько крестьян отправилось с городской площади на кладбище или в госпиталь и несколько телят — в солдатские котлы. К вечеру шевалье узнал и о причинах бомбардировки: неприятельский лагерь посетил молодой эрцгерцог, изучавший на практике благородное ремесло королей, сопровождаемый на этот раз капризной принцессой Бефи. Принцесса пожелала увидеть стрельбу, но через несколько минут потребовала ее прекратить, боясь напугать до смерти свою любимую обезьянку.