Читаем О праве войны и мира полностью

Велико твое королевство, раскинувшееся на обширных пространствах столь благословенных земель до берегов двух морей, но власть королевская величественнее этого королевства, поскольку ты не притязаешь на чужие королевства. Достойно твоего благочестия, достойно твоей высокой участи – не посягать с оружием в руках на чье-либо право, не нарушать старинных границ, но во время войны блюсти дело мира и начинать военные действия не иначе, как с намерением окончить их возможно скорее. Когда Господь призовет тебя в свое царство, единственно превосходящее твое, сколь прекрасно, сколь достославно, сколь сладостно для самой совести будет иметь дерзновение сказать: «Этот меч я принял от тебя ради защиты Справедливости и отдаю тебе, не осквернив его кровопролитием, чистым и непорочным». Свершится то, что правила, извлеченные ныне нами из книг, в будущем проистекут из твоих деяний, как бы из совершеннейшего образца. Хотя они и велики, все же христианские народы дерзают ожидать от тебя еще большего, а именно: чтобы после прекращения повсеместно войн мир по твоему почину воцарился не только между государствами, но и между церквами и чтобы наш век научился блюсти учение того времени, которое все мы, христиане, с истинной и искренней верой признаем христианским. В наши сердца, утомленные распрей, подобную надежду вселяет дружба, возникшая недавно между тобою и мудрейшим и наиболее склонным к этому священному миру королем Великобритании, дружба, скрепленная многообещающим браком твоей сестры. Трудна задача из-за взаимного соперничества, воспламеняемого со дня на день разгорающейся ненавистью. Но нет ничего более достойного столь великих королей, чем дело трудное, недостижимое для всех прочих. Пусть же бог мира, бог правды, о король праведный, король миролюбивый, увенчает твое величество, столь близкое его величию, всеми прочими благами и вместе с тем столь великою славой!

MDCXXV

I. Многие пытались снабжать комментариями или излагать в сокращенном виде как римское, так и свое отечественное, внутригосударственное, право; напротив, лишь немногие касались, но никто до сих пор не излагал в целом и в последовательном порядке того права, которое определяет отношения между многими народами или их правителями и которое имеет источником самую природу или установлено законами божескими, или же введено нравами или молчаливым соглашением. Между тем такой труд представляет интерес для человечества.

II. Цицерон справедливо превозносил эту науку, касающуюся союзов, договоров, соглашений народов и государей с иноземными народами и охватывающую все право войны и мира в целом. И Еврипид эту науку предпочитает познанию вещей божеских и человеческих, влагая в уста Феоклимены следующее восклицание:

III. Подобный труд тем более необходим, что ни в нашем веке, ни в прежнее время не было недостатка в таких людях, которые столь презрительно относились к этой отрасли права, как если бы не существовало ничего, кроме ее пустого названия. Почти у всех на устах изречение Евфимия, приведенное у Фукидида[1], которое гласит, что ни для государства, ни для государя, облеченного верховной властью, нет ничего несправедливого в том, что для них выгодно; с этим сходно другое изречение, что для тех, кто на вершине благополучия, справедливость на стороне силы и что нельзя править государством, не нарушая справедливости. К тому же, если между народами или государями возникают разногласия, то почти всегда судьей между ними оказывается Марс. Однако не только простой народ держится того мнения, что война совершенно несовместима с правом, но даже у мужей ученых и благоразумных нередко прорываются изречения, благоприятствующие такому мнению. Ибо ничто столь часто не противополагается одно другому, как право и война. Ведь и поэт Энний сказал:

А Гораций так описывает бешенство Ахилла:

А другой поэт приводит такие слова другого воителя, отдающего приказ начать военные действия:

Антигон в старости поднял на смех того человека, который ему, бравшему приступом чужие города, поднес трактат о справедливости. А Марий утверждал, что до него не может дойти глас законов, заглушаемый звоном оружия[2]. Даже сам Помпей, столь правдивый в своих выражениях, решился заявить: «Могу ли я помышлять о законе, когда я вооружен?»[3]