Читаем Морской орел полностью

Так два австралийца пришли в Сан-Ксентос, винодельческую деревушку, прилепившуюся к горе Юктас. В тени самой Иды. Но далеко от Иды и на такой высоте, где еще могли расти маслины. И виноградники, неровными рядами лоз исчертившие красные склоны.

Два австралийца спустились в Сан-Ксентос по узкой тропе, прорезавшей склон. Оба были в простых широких рубахах из бумажной ткани, какие носят крестьяне Крита. Штаны на них были какого-то неопределенного цвета, но европейского, некритского покроя. У одного, повыше ростом, штаны ниже колен были заправлены в толстые шерстяные носки, на критский манер. Но от этого он был похож не столько на критянина, сколько на велосипедиста викторианской поры.

Второй, плотный, круглый, с бледными тонкими губами и взъерошенной шевелюрой, видимо, меньше заботился о маскировке. Его широкие, обтрепанные внизу брюки свободно болтались над когда-то коричневыми башмаками австралийского армейского образца.

Круглый шел впереди и напряженно смотрел вниз, туда, где сплошным пятном белели строения Сан-Ксентоса. Он высматривал дорогу, ведущую в эту нелепую деревушку. Дороги нигде не было видно. Только узкие тропы тянулись с разных сторон сквозь дымку кустарника, совсем пурпурного сейчас, под отвесными лучами солнца.

— Ну, что? — спросил высокий.

— Никаких дорог, — сказал круглый. — Но в последней деревне тоже не было дорог, а все-таки они добрались туда.

— Я так голоден, что мне все равно. Пойдем, — сказал высокий.

Круглый, у которого нос, подбородок, щеки, все лицо было точно вздернуто кверху, уже начал спускаться по узкой тропе, Энгес Берк — так его звали — весь напряженно подобрался, когда тропа вдруг выровнялась и подошла вплотную к глинобитным хижинам окраины Сан-Ксентоса.

— Смотри, не видно ли мотоциклов, — сказал он. — На них всюду можно наткнуться.

— Зря ты не подвернул брюки, — сказал высокий.

— Я до того оброс, что и так сойду за грека.

Они с минуту постояли там, где тропа выходила на ровное место. Они были теперь на уровне грязно-белых домишек и внимательно искали каких-нибудь признаков немецкой или итальянской оккупации. Это всегда была самая неприятная минута, когда вот так, постепенно, приближаешься к деревне и есть до того хочется, что идешь на риск; но нервы напряжены, и не можешь совладать со страхом.

Это всегда была критическая минута.

Они медленно двинулись по засыпанной здесь песком тропинке, которая сворачивала к каменному дому на сваях, потом вдруг круто огибала его и шла дальше между двумя рядами глинобитных хижин. Стали попадаться навстречу собаки, женщины с детьми, потом мужчины в мешковатых критских штанах; а в воздухе стоял острый запах не то уксуса, не то вина; так и ударяло в нос.

Энгес Берк наметил себе одного. Он стоял и смотрел на двух незнакомцев, которые приближались, шагая между рядами белых каменных домов. Высокий все еще озирался кругом, в поисках следов немецких или итальянских оккупантов. Но Берк шел словно по улице родного города. Он остановился, когда они поравнялись с критянином, который весь был облеплен виноградной кожурой и пахнул, как перегонный завод.

— Калимера, — произнес Энгес Берк греческое приветствие.

— Калимера, — ответил критянин.

— Мы бы хотели поесть, — сказал Энгес Берк по-английски.

Критянин посмотрел на него, потом на что-то за его спиной. И Энгесу Берку захотелось повернуться и тоже посмотреть, но он этого не сделал.

— Таи, — сказал Берк. Это было критское производное от «овес» и «пища», и означало оно всякую вообще еду.

Тогда критянин спросил:

— Инглези?

Энгес Берк медленно покачал головой, потом повернулся и посмотрел туда, куда смотрел критянин, но увидел только молодую девушку, которая засмеялась и убежала в дом.

— Австралос, — сказал Энгес Берк. — Младшие англичане. — От сказал это по-гречески.

— Ага. — И протяжно: — Австралос.

— Нэ. — Непостижимое греческое «да». Произнес его высокий.

— Привет вам, — сказал критянин.

Слова эти были хорошо знакомы Энгесу Берку, и сковывавшее его напряжение немного ослабело. Критянин улыбнулся обоим. Потом повернулся и сделал им знак идти за ним.

— Энгес, — сказал высокий. — Эта охота за жратвой меня доконает.

— Тебе еще долго придется этим заниматься, — равнодушно отозвался Берк.

Следуя за критянином, они стали взбираться по крутой каменистой уличке, посреди которой бежал темный ручей. Виноградная кожура всюду, все стены облеплены ею. Ручей натекал из отверстий в стенах на уровне земли. Это были давильни, здесь давили виноград.

Они вошли в низенький глинобитный сарай, стоявший в стороне. Там громоздились высокие кучи нарезанных и высушенных виноградных лоз и стояли деревянные козлы, на которых растягивали и выпрямляли лозы перед тем, как нарезать. Перед входом было навалено много корзин, сплетенных из этих лоз.

Критянин усадил их на скамью. При свете, падавшем из отверстия в соломенной крыше, он налил белого вина в черепяную флягу. Потом положил на деревянную тарелку кусок овечьего сыру и круглый плоский арабский хлебец и подал им.

— Вот вам, — сказал он по-гречески.