Читаем Мари (СИ) полностью

   - Не к добру это, - прошамкала старая Лизбет. - Мари прежде ни к кому сама не приходила. Не к добру...

   Комья бурой смёрзшейся глины в горсти. Марта... Падают редкие снежинки на грязные, всклокоченные волосы, декабрьский ветер забирается под залатанную рубаху. Жарко мне, Марта, жарко... Горячая ты, родная, даже там, под насыпью из промёрзшей глины, под деревянной крышкой. Ярко горела, милая, долго и страшно. Старуха Лизбет, когда одевала тебя в то платье, в котором ты венчалась, так и сказала: "Жар от неё, Якоб - до сих пор".

   Якоб опёрся руками о камень. Тёплый... на холодном, злом ветру - тёплый! Присел на корточки, привалился к камню плечом, смежил веки.

   - Марта, я с тобой останусь. Согрей как прежде, Марта...

   - Иди домой, Якоб.

   Он вздрогнул и открыл глаза.

   Мари стояла в двух шагах от него - под тонкой, зябко дрожащей веточками осиной. Белый меховой плащ, пушистая шапочка, серебром вышитая тёплая юбка. В глазах - ни сожаления, ни торжества, ни грусти - сияющая лазурная пустота.

   - Иди домой, Якоб, - повторила Мари. - Ганс плачет. Он голодный и мокрый.

   Якоб почувствовал, как вскипает внутри ярость, как немеют от ненависти скулы.

   - Ты... мразь! Ведьмино отродье... Это ведь ты свела Марту в могилу, ты!

   Он встал, подошёл, шатаясь от выпитого на поминках дрянного вина, навис над хрупкой детской фигуркой.

   - Почему Марта? Почему не я, почему? Отвечай!

   Она смотрела на него снизу вверх, а казалось - свысока. И молчала.

   - У меня не было большего счастья, чем она! Зачем тебе её жизнь, тварь?

   - Разве не о счастье большем, чем имел, ты меня просил?

   - Да как смеешь!.. Я тебя удавлю сейчас!

   Ничего не изменилось в кукольном безразличном личике. Налетел порыв ветра, швырнул в заросшее щетиной лицо Якоба:

   - Не сможешь.

   Мари повернулась к нему спиной.

   - Ганс дома плачет. Ты отец. Возвращайся.

   Якоба словно кто оттолкнул. Он сел в грязный снег, нашарил ком глины, с силой швырнул его в Мари, тут же другой, третий.

   - Убирайся! - орал он. - Проваливай! Не смей возвращаться! Дьявольское отродье! Убирайся прочь, тварь!

   Бурые комочки отскакивали от подола платья, с сухим шорохом падали на снег. Взвыл голодным псом ветер, взметнув полог колкой снежной крупы, хлестнул Якоба по глазам, заставляя зажмуриться.

   - Убирайся! Сколько горя от тебя! Всё, что ты несёшь - горе и зло! Ты даёшь, чтобы отнять больше! Ведьмино отродье!..

   - Что такое, Якоб? Почему ты кричишь и швыряешься землёй с могилы?

   Отец Мартин был удивлён. Он подал Якобу руку, помог встать, отряхнуть от налипшего снега одежду.

   - Сын мой, не подобает в таком месте кричать и буянить... Тут покой. Не стоит мешать усопшим. Успокойся. Э, да ты совсем замёрз... Идём отсюда, идём.

   - Марта... - пьяно пробормотал Якоб. - Там Марта.

   Священник накинул ему на плечи поднятую с земли куртку, взял за руку и повёл за собой, как ребёнка. Ноги увязали в снегу, позёмка белым языком быстро зализывала ранки следов. Отец Мартин шёл, тяжело опираясь на трость и прихрамывая, и успокаивающе бормотал:

   - На всё воля Божья, сын мой... Смирись. Марта на небесах, ей хорошо. Не огорчай её. У тебя есть, ради кого жить. Я нашёл Гансу кормилицу. Гертруда - добрая вдовушка, её дочь немногим младше Ганса. Она поможет. Господь посылает нам испытания, но и Господь же утешает. Смирись, Якоб. Это жизнь...

   Билась в закрытые ставни метель. Тихо потрескивали дрова в камине. На тёплых коленях толстухи Гертруды спал, сыто причмокивая, маленький Ганс - сын зеркальщика Якоба. Гертруда, негромко мурлыча под нос, покачивала в колыбели крошечную Ханну. Якоб сидел за столом и бездумно вертел в руках сделанную для сына игрушку - калейдоскоп.

   Разноцветные стёклышки перекатывались внутри калейдоскопа с тихим звоном.

   В витражное окно храма с жужжанием билась муха, нарушая монотонное звучание воскресной проповеди. Семилетний Ганс с восторгом следил за насекомым, радуясь неожиданному развлечению.

   "Вот муха стукнулась об красное стекло - там горячо, она обожглась. Теперь синее - муха окунулась в реку, - размышлял он. - А вон жёлтое стёклышко - муха ползёт по маслу прямо в лес - зелёный-зелёный... По пути переползает через угольную яму и дальше по тропинке. А в лесу муху ждут страшные волки!"

   Ганс так живо представил себе жутких волков с пылающими глазами и жадными пастями, что от страха зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что сын пекаря Томас исподтишка показывает ему язык. Гансу очень захотелось отплатить Томасу тем же, но он боялся, что это увидит фрау Беккер. Она наверняка бы сказала отцу Ганса, что его мальчик плохо ведёт себя в церкви. Наказанным быть не хотелось. Ганс нахмурился и принялся воображать, как муха заползает в нос противному Томасу, как она щекочет лапками и крылышками, и лицо Томаса кривится в испуганной гримасе...

   За спиной тихо хихикнули. Ганс вздрогнул, обернулся - и встретился глазами с прехорошенькой белокурой девочкой в пышном розовом платье. Незнакомка сидела чуть в стороне от семьи сапожника Карла, на самом краешке скамьи, и с улыбкой поглядывала на Ганса. Мальчик тоже улыбнулся. Подёргал за рукав отца:

   - Смотри - фея!