Читаем Книга заклинаний полностью

Например, девочка обнаружила, что если глядеть сквозь старые очки, которые остались в доме после МакМартинов (как и все остальное их имущество – картины, пыльные книги, трое говорящих котов и надгробные камни предков в стенах подвала), то картины Олдоса оживают. Человек, надевший очки, может залезать в эти картины и исследовать их. Такой человек – пусть это даже неразговорчивый, долговязый, одинокий человек – способен оживить портреты Аннабелль и Олдоса МакМартина и выпустить их в реальный мир, отчего этот человек и все его близкие окажутся в страшной опасности.

Хотя Олив удалось в конце концов снова оказаться вне опасности, ей с таким же успехом удалось разбить очки. (Если бы у нее выходило решать задачки по арифметике хоть вполовину так же хорошо, как ломать вещи, родители ею страшно гордились бы.)

Конечно, Олив хранила все, что узнала, в тайне. Если бы родители услышали от нее, что их дом едва не захватила мертвая ведьма – к тому же еще и ведьма, которая вылезла из картин, – они, вероятно, отвезли бы ее прямиком в психбольницу. Жители Линден-стрит и так уже посматривали на Олив с опаской, словно у нее была какая-то жуткая, заразная сыпь, которую они не хотели подхватить. Соседи, встречая ее натянутыми улыбками, то и дело поглядывали украдкой на большой каменный дом. Так что уж с ними Олив точно откровенничать не собиралась.

Была и еще одна причина, по которой она никому не рассказывала ни о котах, ни о картинах, ни о МакМартинах. Олив упорно считала эту причину второй и даже себе самой отказывалась в этом признаться: все дело было в том, что секрет потерял бы большую часть своей прелести, если бы она с кем-то им поделилась. Конечно, шоколадка доставит удовольствие, если одну половину съесть самой, а другую отдать папе; но намного, намного приятнее съесть ее целиком одной.

Так что Горацио, Леопольд и Харви изо всех сил старались вести себя как нормальные кошки в присутствии мистера и миссис Данвуди. Олив никогда не заговаривала об очках и своих путешествиях по картинам. И каждый день подолгу стояла в коридоре второго этажа, прижавшись носом к пейзажу, изображающему Линден-стрит. Она думала о Мортоне – маленьком, уже-не-настоящем мальчике, все так же томившемся внутри, – и о себе, все так же томившейся снаружи.

Как сказал однажды Горацио, Мортону уже не найти иного дома, чем нарисованная Линден-стрит. Семьи у него не осталось, сердце больше не билось, повзрослеть он тоже уже бы ни смог – мальчишка не прижился бы в реальном мире. Но когда-то все это у него было! И, получается, что в и картине он тоже был не совсем на своем месте. Олив не оставляла надежды найти тот мир, где Мортон все-таки будет на своем месте, но, сколько она ни думала и ни прижималась носом к пейзажу, попасть в картину без посторонней помощи ей так и не удалось – как и изобрести способ выпустить Мортона наружу навсегда.

Мало-помалу обитатели большого дома на Линден-стрит окунулись в сонную рутину, словно горстка доброжелательно настроенных, но далеких планет, вращающихся друг возле друга.

Олив все ждала, когда же случится что-нибудь интересное.

Она не знала, но все это время дом тоже кое-чего ждал.

К концу июля в городе стало жарко и душно. Мистер и миссис Данвуди чаще всего проводили вторую половину дня на работе – у них в кабинетах были кондиционеры. Они звали с собой и Олив, но ей там не нравилось: люди в университете разговаривали числами, а не словами, делать ей было нечего – разве что искать узоры в неровностях потолка.

В один из таких тягучих дней Олив снова осталась одна. Дом был построен из камня и стоял в окружении старых деревьев с густыми кронами, так что внутри никогда не становилось очень жарко, но все же было влажно и очень тихо, словно в бутылке, наполненной туманом. Вечернее солнце пробивалось сквозь витражные окна размытыми цветными пятнами. Под тяжелыми старомодными креслами растеклись тени. На стенах слабо поблескивали рамы картин. Встав посреди душной гостиной, девочка посмотрела на полотно, изображающее парочку в парижском уличном кафе, и представила, как бродит по узким улочкам Франции и ест круассан, бросая крошки голубям. Наверное, здорово было бы… Потом она вздохнула и в тысячный раз коснулась того места, где когда-то на цепочке висели очки, и поплелась вверх по устланной ковром лестнице в коридор второго этажа.

На ее пути висела картина с небольшим мерцающим озером, в котором Олив нашла медальон Аннабелль МакМартин. В том же самом озере Аннабелль позже пыталась ее утопить, но сегодня водная гладь казалась безобидной, мирной, даже освежающей. Олив сдула со лба прилипшие пряди волос и представила, как хорошо было бы поболтать сейчас ногами в этой прохладной воде. Потом ей вспомнилось, как она пыталась не утонуть в черных маслянистых волнах, как пальцы касались чего-то холодного и склизкого, как воды сомкнулись над головой…

Остаток пути она почти пробежала.