Читаем Изгои (Часть 4) (СИ) полностью

Ограбившие на миллиарды Центробанк России у нас, как правило, раскатывают по морям на роскошных яхтах, проживают в шикарных дворцах на лазурных, изумрудных и прочих побережьях, загорают на тропических островах… А кем же у нас, просим прощенья, все тюрьмы забиты? Правильно, простыми безлошадными обывателями, голытьбой неприкаянной.

Вот и наш неугомонный герой заехал в узилище, но теперь уже в почётном звании «вора-рецидивиста», оставшегося по-прежнему беззаботным бессребреником, таким, про кого в народе говорят: гол как сокол.

Все тюрьмы забиты битком. И кто там только не сидит: один украл гуся, другой – мешок картошки, третьего ловко подставили квартирные аферисты… в общем, разношёрстная публика. Именно таким контингентом, не имеющим ничего общего с преступным миром, в основном и забиты наши «исправительные» учреждения.

Государство и его вороватые чиновники, чтобы отвлечь внимание народа от своих собственных персон, из шкуры лезут вон, показывая, как они борются с преступным миром (сами с собой они, разумеется, никогда бороться не будут).

Этапы, бесконечные этапы… наконец, и транзитная тюрьма. Люди – туда, люди – сюда, одни приходят, других увозят. За день сотни, тысячи разъезжаются по всем уголкам России отбывать свои «законные» сроки наказания…

На сборке (в привратке) народу – не продохнуть. Наверное, селёдка или даже килька в банках, чувствуют себя намного лучше, чем собравшиеся здесь бедолаги. Некоторые только что приехали и ждут, когда их разведут по камерам, другие, наоборот, уезжают и ждут своего этапа. Народ садят, нет, просто втискивают в камеру. Никто уже не сидит. Все стоят, плотно прижавшись друг к другу. Потные прокуренные тела. Духота неимоверная. В камере оказалось очень много и пожилых людей, почти стариков. Им приходилось особенно трудно. Они судорожно глотали испорченный, многократно бывший в употреблении, воздух, задыхаясь наравне с молодыми ребятами. Все терпят молча. Никто не стонет и не плачет. – Кто здесь услышит чей-то плач?

Наконец, один дед не выдержал этой пытки, схватился за сердце и упал. Вернее, повис, сжатый чужими телами. Падать просто некуда. Дед бессильно повис на плече Арбалета.

– Стучи, зови мусоров! – закричал Арбалет. – Деду плохо!

Глухие звуки ударов понеслись по тюремным коридорам.

– Начальник, открывай!

В ответ – гробовая тишина.

– Давай, сильнее стучи! – кричал Арбалет.

Дед всё сильнее оседал вниз, видимо теряя последние силы и дыхание. Арбалету и самому-то было плохо после болезни, да и кумар крепко его извёл, забрав почти все силы. Но он держался, забыв о своей собственной боли, и тянул деда вверх, не давая ему свалиться на пол.

– Есть у кого бутылка? Наберите воды!

Все топтались в давке у своих баулов, кто-то начал рыться в сумке, нашёл бутылку и передал её в другой конец камеры, чтобы набрать воды. Но воды не было. Почему-то и воду отключили. Сумасшедший стук в дверь не прекращался ни на секунду.

– Начальник! – бух-бух-бух!

Арбалет, обессиленный в такой чудовищной давке, держа из последних сил деда, уже ничего не понимал, ему казалось, что он сам теряет сознание.

Ну вот, наконец и спасение пришло. Из-за дверей раздался командирский голос:

– Чё долбишься?

– Начальник, у нас деду плохо!

– А я чё?

– Вызови врача! – надрывался Арбалет, поддерживая кое-как совсем обмякшее тело старика.

– Он занят. Встречает этап. Терпите, скоро будет.

– Слышь ты, урод, – не выдержал парень, стоявший рядом с Арбалетом, – Дед умирает. Открой дверь!

– Я – один. Один не могу открыть. Сейчас вызову корпусного.

– Да дед умрёт. Он уже – всё.

– А я что? Знаешь, сколько тут вас, уголовников, мрёт каждый день? Одним меньше, одним больше… – цинично ответил из-за двери надзиратель-философ.

Арбалет был в шоке от происходящего. Он понял, что всем здесь насрать и на тебя и на твою жизнь. Не стоит она, твоя драгоценная жизнь, здесь ни гроша. Ты – никто. Ты просто уголовник, утащивший мешок картошки. Жаль деда. Смерть настигла его не в домашней постели в кругу родных людей, а в этой ужасающей давке на пересыльной тюрьме, в угарном чаду табачного дыма, в спёртой и ядовитой, специфической тюремной атмосфере. Дед уже не дышал, а Арбалет в каком-то лихорадочном трансе всё тряс его, тщетно пытаясь привести несчастного деда в чувство…

Только через полчаса, под непрекращающийся ломот в дверь, пришёл, наконец, корпусной. Арбалет вынес тело деда и положил на пол. Бережно, как живого. Арбалет был в крайней степени возбуждении. Под давлением новых трагических реалий он сразу забыл о своём печальном прошлом. Всё начиналось заново. Это событие запечатлелось в его памяти навечно: первый день в тюрьме и сразу смерть соседа по камере. Он почти ничего не соображал, в голове висел какой-то копошащийся туман.

Но ещё больший шок испытал Арбалет, когда увидел рядом с их битком набитой камерой другую камеру… совершенно пустую.

– Начальник, вы что творите? Нас натолкали как селёдок, а рядом – пустая камера. Разделили бы, и дед был бы жив.

– Давай иди обратно, умный слишком.

– Да вы что творите? – огрызался Арбалет.

– Скажи спасибо, что ты не сдох.