Читаем Ироническая проза полностью

— Ну не чудотворно ли, ну не чудесно ли, — воскликнул он, — что вы, маэстро, понимаете все и чувствуете, как мы! Ведь мы же не сговаривались! Ведь из ваших уст, маэстро, я услышал подтверждение наших идеалов! Да! Мы тоже веруем в лучезарную победу духа! Наши идеалы идентичны: сила, искусство и истина! Мы устремляемся вместе с вами к новой заре!

— Вместе, юные друзья! — крикнул я. — Да здравствует дух!

— Да здравствует!!! — завыл Лупко уже в трансе, уже в экстазе, уже мой навеки.

— А теперь — водяры бы, девок бы, надраться бы, трах-тарарах бы! рычал я, как безумный, самозабвенно вознеся десницу к потолку.

— Да! Да! — кричал Лупко в идеалистическом промрачении. — Вместе! Водки! Девок! Трах-тарарах! Надраться! К новой заре! К новым рассветам!

Возвращались мы с Бодей в лучезарном сиянии новой зари. Было семь утра. Бодя плелся потрепанный и помятый.

Наконец он пробормотал:

— Слышь, Юлька!.. А может, на вокзале продадут?

Как известно, железнодорожные буфеты открыты круглосуточно и без перерыва, а с недавних пор стали продавать там и спиртные напитки.

1931 г.

Ты входишь в скобяную лавку, когда хозяин завтракает (или обедает) на своей половине, а за прилавком стоит приказчик.

Ты входишь и с очень серьезным видом, с видом человека, который прекрасно знает, что ему нужно, спрашиваешь:

— Будьте любезны, дайте мне «Избранные сочинения» Леонардо да Винчи в переводе Стаффа.

— Чего?

— Я прошу «Избранные сочинения» Леонардо да Винчи в переводе Стаффа.

— Пардон… Не понимаю-с… У нас тут скобяная торговля…

— Вот я и говорю — в переводе Стаффа, два тома.

— Извиняюсь… Но вы, кажется, не заметили… что лавка-то со скобяным товаром…

— Я знаю, любезный, что говорю! И не надо меня учить. Издание Мортковича, перевод Стаффа, два тома.

— Извольте тогда подождать… Пойду позову хозяина… а то я, ей-богу…

Приказчик идет за хозяином, рассказывает ему о чудном клиенте и его дикой просьбе. Спустя минуту оба появляются в лавке. Хозяин внутренне готов или к скандалу, или к тому, что придется иметь дело с душевнобольным. Смерив тебя взглядом, он довольно грозно спрашивает:

— Ну-с? Чего изволите?

А ты в ответ очень спокойно:

— Да вот гайку зашел купить.

Ты входишь в магазин головных уборов, подходишь к прилавку, вынимаешь из кармана блокнот и карандаш и пишешь на листке: «Покажите, мне, пожалуйста, черный котелок». Листочек протягиваешь продавщице. Она читает, с состраданием глядит на бедняжку немого и показывает тебе несколько шляп. Ты примеряешь их, выбираешь одну и снова пишешь на листке: «Эта подойдет. Сколько стоит?»

Растроганная твоим физическим изъяном, продавщица решает, что ты к тому же еще и глухой, и поэтому пишет на листочке цену. Ты читаешь, киваешь головой, делаешь жест, выражающий сожаление по поводу дороговизны, платишь деньги и надеваешь новый котелок. Затем, поклонившись, ты громко и отчетливо произносишь:

— Мое почтение!

И уходишь из магазина.

В кондитерской ты спрашиваешь, есть ли в продаже шоколадные буквы: 10 букв «N» и 12 букв «L».

— Сейчас, к сожалению, нету, — отвечает хозяйка, — но если изволите прийти в четыре, они будут готовы.

Уже в три ты в магазине. Ждешь, нетерпеливо расхаживаешь, в общем, делаешь вил, что спешишь. Ровно в четыре услужливая хозяйка показывает тебе 10 шоколадных «N» и двенадцать «L».

Ты таращишь глаза, и кровь бросается тебе в голову от возмущения.

— Позвольте, что это такое? Они какие-то вычурные, завитушки какие-то! Мне нужны простые печатные буквы латинского алфавита: десть букв «N» и двенадцать букв «L». Да-а-а, порядочки у нас!..

Хозяйка сто раз просит ее извинить, вызывает специалиста-кондитера, и вдвоем вы растолковываете ему, что следует сделать из шоколада десять букв «N» и двенадцать букв «L», а не какие-то там другие, и притом без всяких финтифлюшек. Можешь, если хочешь, даже нарисовать кондитеру, что тебе нужно.

Хозяйка просит зайти в шесть.

Заходишь. Буквы готовы.

— Вот, говоришь ты, — эти хорошие.

— Завернуть? — спрашивает предупредительная хозяйка.

— Не надо, — отвечаешь ты, — я их тут скушаю.

1924 г.

В ванне что-то засорилось, трубы издавали гудение, временами переходящее в протяжный вой, причем вода из кранов еле сочилась. Попытка исправить дело домашними средствами (ковыряние в трубе зубной щеткой, напрасные старания дунуть в кран, устные высказывания и т. д.) не увенчались успехом. Пришлось вызвать слесаря.

Слесарь был худ, высок, с седой щетиной на щеках и в очках на остром носу. Его большие голубые глаза взирали исподлобья каким-то мутным плачущим взглядом. Войдя в ванную, он покрутил краны, стукнул молотком по трубе и сказал:

— Фершлюс надо разогнать.

Быстрота диагноза понравилась мне, и я, не сморгнув, спросил:

— А зачем?

Слесарь поразился моему любопытству, но после первой реакции удивления, выразившейся во взгляде поверх очков, кашлянул и сказал:

— Потому что дроссельклапан не в аккурат отрихтован и люфтит.