Читаем Годы решений полностью

Но это можно сказать с определенностью уже сегодня: национальный переворот 1933 года представлял собой что-то ужасное и останется таковым в глазах будущего из-за той стихийной, надындивидуальной мощи, с которой он совершился, и из-за душевной дисциплины, с которой он был совершен. Он был насквозь прусским, как и прорыв 1914 года, в мгновение ока преобразивший души. С импонирующей уверенностью немецкие мечтатели сделали шаг на пути в будущее. Но именно поэтому участники должны ясно понимать: это была не победа, потому что не было врага. Перед мощью восстания мгновенно исчезло все, что еще оставалось дееспособным или сделанным. Это было обещание будущих побед, которых можно достичь лишь в тяжелой борьбе. Для них сейчас было только подготовлено место. Всю ответственность вожди взяли на себя, и они должны знать или узнать, что это означает. Эта задача полна чудовищных опасностей, и она не внутри Германии, а вне ее, в мире войн и катастроф, где все определяет только большая политика. Германия как никакая другая страна связана с судьбами всех остальных; она как никакая другая не может управляться, взятая сама по себе. И, кроме того, здесь произошла не первая национальная революция — ее предшественниками были Кромвель [5] и Мирабо, [6] — но это первая революция, которая происходит в политически обессиленной стране, находящейся в очень опасном положении: это несравнимо повышает сложность задач.

Сейчас они только поставлены, вряд ли поняты, не решены. Сейчас нет ни времени, ни повода для упоения и триумфа. Горе тем, кто путает мобилизацию с победой! Движение сейчас только началось, еще не достигло цели, и потому великие вопросы времени все те же. Они касаются не только Германии, но всего мира, и это вопросы не только этих лет, но и целого столетия. Опасность воодушевления в том, что положение видится слишком упрощенно. Воодушевление не согласуется с целями, которые выходят за рамки нескольких поколений, но именно с них начинаются действительные исторические решения.

Этот захват власти произошел в вихре силы и слабости. Я с озабоченностью смотрю на то, что его ежедневно прославляют с таким шумом. Было бы правильнее, если бы мы оставили все это для настоящих и решающих, то есть внешнеполитических успехов. Других не существует. Если они однажды будут достигнуты, то люди момента, сделавшие первый шаг, будут, возможно, давно мертвы, возможно, забыты или опозорены, пока кто-нибудь из потомков не вспомнит об их значении. История не терпит сентиментальности, и горе тем, кто воспринимает себя сентиментально!

Любое развитие с таким началом имеет множество возможностей, которые редко до конца осознаются его участниками. Оно может застыть в принципах и теориях, погибнуть в политической, социальной и экономической анархии, безрезультатно вернуться к началу, подобно тому, как в Париже 1793 года отчетливо чувствовалось, que cа changerait (что все изменится (фр.). — Прим. ред.).

После упоения первых дней, которое часто губит уже следующие возможности, как правило, следует протрезвление и неуверенность в «следующем шаге». К власти приходят элементы, рассматривающие упоение властью в качестве результата и стремящиеся увековечить состояние, которое возможно лишь на мгновения. Верные мысли доводятся фанатиками до абсурда. То, что сулило стать началом величия, оборачивается трагедией или комедией. Мы хотим заблаговременно и трезво указать на эти опасности, чтобы быть умнее, чем некоторые поколения прошлого.

И если здесь должен быть заложен прочный фундамент великого будущего, на который смогут опереться грядущие поколения, то нельзя обойтись без помощи старых традиций. Лишь то, что мы имеем в крови от наших отцов — идеи без слов, — есть прочный фундамент великого будущего. Сейчас себя оправдало именно то, что я некогда обозначил как «пруссачество» — важно оно, а не какой-либо вид «социализма». Нам необходимо воспитывать прусскую твердость, подобную той, что была явлена в 1870 [7] и 1914 годах и которая дремлет в глубине нашей души как ее постоянная возможность. Этого можно достичь только живым примером и нравственной самодисциплиной руководящего слоя, а не многословием или принуждением. Чтобы служить идее, нужно управлять самим собой, нужно быть готовым к внутренним жертвам по убеждению. Кто путает это с духовным давлением какой-нибудь программы, тот не понимает, о чем здесь идет речь. Тем самым я возвращаюсь к книге, где мною в 1919 году было впервые указано на эту нравственную необходимость, без которой ничего невозможно достичь надолго — «Пруссачество и социализм» [8]. Все другие народы мира обрели свой характер благодаря прошлому. У нас нет воспитывающего прошлого, поэтому вначале мы должны разбудить, раскрыть, воспитать наш характер, который как зародыш находится в нашей крови.