Читаем Доверие полностью

Она ушла, а я улеглась на настил, ощущая через кофточку тепло и шероховатость досок, и под прикрытыми веками, в которые било раскаленное солнце, миг за мигом прожила от начала до конца два последних дня. Немного погодя снова пришла мама. В ее доносившихся сзади глухих шагах чувствовалась настороженность и безотлагательность, заставившие меня сесть.

— Я не могу их найти, — сказала она. Между бровей у нее мышцы стянулись в тугой узелок.

— Я пойду и помогу тебе искать.

— Бесполезно, — сказала она, усаживая меня. — Теперь я точно помню, что действительно положила их в коробку. Больше им негде быть.

— Ну, а что тогда с ними стало?

— Не знаю, — сказала она. Мама стояла рядом со мной и, хмурясь смотрела на сверкающую гладь.

Я должна сказать, что Дон был не единственным человеком, что приезжал к нам. У нас было много друзей, и, по их мнению, ради того, чтобы в разгар июльской жары провести у озера субботу и воскресенье, стоило проделать долгий путь на поезде, а потом — иначе к нам не доберешься — трястись на грузовике без всякого комфорта. Еще заскакивала уйма всякого народа из местных, да еще дачники из соседних хижин. В последний уик-энд у нас, кроме Дона, останавливалось еще человек шесть.

До сих пор не могу понять, как мысль о том, что эти пять долларов взял Дон, вообще пришла мне в голову. Но она пришла, и меня тотчас же окутала холодная пелена отвращения к себе. Посреди ослепительного зноя меня охватил озноб, и мама наклонилась и обняла меня одной рукой.

— Не беспокойся, дорогая, — сказала она. — Мы не можем точно сказать, кто их взял.

— Но это же друзья, — пробормотала я. То, что пришло в голову мне, пройди хоть сто лет, ни за что не пришло бы в голову маме. Она с таким же успехом заподозрила бы в воровстве Дона, что и меня.

— Любой мог зайти и взять их, — сказала она, — пока мы ездили к рифу.

Но здесь не было чужих людей, и она это знала. Поселившиеся на берегу Озера люди составляли крошечную, замкнутую общину, куда не проникали ни пришлые, ни бродяги.

По тем временам, при более чем скромном пособии, которое мы получали из Англии на прожитье, пять долларов были для нас изрядной суммой. Но мама никогда не имела обыкновения убиваться по поводу того, чего не воротишь, и велела мне выбросить все это из головы.

Но я не могла. Наверно, из-за сознания собственной вины в тот миг невольного предательства случай этот бередил мне душу. Я ненавидела себя за то, что поддалась этой мысли в первый раз, не говоря уже о втором, и по мере того, как тянулись дни, глупое, беспочвенное подозрение росло, а с ним — и моя вина, питая друг друга. Счастье, которое доставляли мне эти места, было совершенно отравлено и точно так же — прелесть ожидания; я чувствовала, что не смогу снова посмотреть Дону в лицо и почти страшилась приближавшегося уик-энда. Несмотря на это я не могла избавиться от своих сомнений, которые угнетали меня тяжким бременем вины.

Сначала я отказывалась применить свой новоизобретенный «тест», так как для этого нужно было признать свои сомнения перед самой собой в то время, когда я как раз отчаянно старалась сделать вид, что их вообще не существует; потом, достигнув той стадии, когда мне пришлось их признать, я боялась «спросить», зная, что поверю полученному ответу.

Но когда наступила пятница, я чувствовала себя настолько несчастной в своем самодельном аду, что больше не могла этого вынести. В одиночестве отправилась я на берег; вечерний воздух был необычайно тяжел, и недвижная гладь озера была исполнена зловещей красоты. Я стояла и смотрела на догоравший за зубчатым силуэтом леса закат. Он был прекрасен — слишком прекрасен для меня в тот момент. Я чувствовала, что не в состоянии смотреть на него. Я разрыдалась, сотрясаясь от тяжелых, сухих рыданий, и внезапно произнесла:

— Это Дон взял пять долларов?

И совершенно ясно услышала:

— Да.

С неестественной внезапностью, с какой вообще совершаются перемены погоды в этом краю контрастов, разразилась гроза. Всего лишь миг тому назад весь запад был залит красными и лимонными красками заката, а в следующий — их уже поглотила чернота туч, и свинцовую чашу неба расколола молния, разбежавшись, будто прожилки на листе, бессчетным числом побегов. Она исчезла, а я стояла, моргая глазами, во внезапно объявшей меня тьме; потом раздался гром, а в следующую секунду гладь озера вздыбилась сердитыми пляшущими пиками, и сосны засвистели, как хлысты.

В ту ночь я старалась не ждать Дона. Я чувствовала, что мои мысли могли каким-то образом передаться ему и что, почувствовав предательство, он не приедет. Ирония состояла в том, что как я теперь инстинктивно ни была уверена в его виновности, мне хотелось увидеть его, как никогда прежде.