Читаем Добровольцы полностью

Они всегда впятером вызываются на разведку: Иван Иваныч, старшой, унтер, бородач, он и на японца ходил; Руденко, большеголовый, белобрысый парень, смелости «дикой», как о нем отзывались солдаты; Гришка-песенник и еще один «вольноопределенный», Гущин — говорят, студент ученый, вишь, у него невеста померла чахоткой, так он с отчаянности в самый огонь лезет. Уж его на разведки проветриваться посылают. Лежат они себе рядком, как братья родные, а Васейка пятым «рядовым» считается, даром что ему лишь тринадцать лет на Ильин день исполнилось. Как же он такой молодой здесь, на чужой земле? А об этом узнаем после.

Перед березовой рощицей протянулась верст на пять ровная поляна, не вспаханная нынешний год. Над ней-то и кружил стальной «голубь» немецкий, не опасаясь внезапного треска винтовок. Но вот он наклонил левое крыло и как кобчик (Небольшой ястреб) быстро стал снижаться к середине поляны. «Старшой» толкнул соседа и взволнованным голосом начал давать распоряжения.

— Смотри, ребята, как сядет, не высовывайся зря, авось отсюда успеем их достать! А то, как заметит нас — и машину спалит, и бумаги, если есть какие, уничтожит!

В это время аэроплан, точно вымерив циркулем, плавно опустился посередине поля. Двое вышедших из него людей стали возиться около самолета. Они постоянно нагибались и сверкали какими-то инструментами в руках. Выстрелы могли свободно достать их, но вражеских разведчиков хотелось взять живыми. Пробираясь ползком по земле, тихо-тихо, один за другим, двигались наши по опушке.

Васейка третье лето «пастушил» в Сугровах. Был он из дальней губернии родом, нелюбимым сыном у мачехи. Смышленый и бойкий на слово, не раз ночевал в холодных сенях за непокорство. Отец, уже старик, торговал щетиной и был нелюбим людьми за скрытный нрав и скупость. Женясь второй раз на молодой, он не рад и сам был жене своей. Толстая да бранливая, смирила крутого старика до того, что тот без ее совета шагу не делал. А уж Васейке и подавно надо было бы смиряться да угождать богоданной матушке. Но не лежало у него к ней сердце с той поры, как ударила она скалкой его младшую сестренку. И себя драть не давал тоже. Бывало, два дня просидит без хлеба, а в избу нейдет. Так и жили до того дня, как отец, по советам женушки, не отдал его в подпаски, на первый раз в соседнюю волость. А как увидел Васейка, что ему в родной избе места не хватило, насушил себе сухариков, сплел новые лаптушки и подался через поля и холмы туда, где узенькой ленточкой пробегала железная дорога. Там целую долгую зиму нянчил детей у болезненной сторожихи при маленьком полустанке, изредка получая гривенники от редких пассажиров за подмогу. Там же научился читать по истрепанному букварю и уже к концу зимы читал слеповатому сторожу выброшенные из окон пролетавших поездов газеты. Из гривенников выросло у него целых три рубля. А как только солнышко обогрело его плечи, выглядывавшие из прохудившегося зипуна, он с толпой переселенцев переехал в другую губернию.

Сойдя с поезда, храбро зашагал он по шоссе в неизвестность. В Сугровах как раз в это время нужны были работники: от какой-то болезни умерли оба подпаска — братья-сироты, и пастух Пантелей только руками разводил. Стадо большое, почитай, триста голов, как с ним без толкового подпаска управиться? Вот и подвернулся парнишка в добрый час: сговорились за сорок рублей в лето, и скоро вся деревня уж знала рожок Васейки. А зимой лед возили в город, ближе-то к городу речки не было: глядь, на второе лето уж и капитал у Васейки — в полтораста рублей. У бобылки Авдотьи сторговали избу, написал к отцу в деревню, тетку старую вызвал: стал Васейка сам-большой, сам-маленький. В две зимы всю школу прошел; четыре правила арифметики за пустяк считать стал. Дал ему учитель мудреную книжку, называлась «Геометрия». И всё-то Васятка с ней возится: и в поле, и дома ввечеру, даже спать с собой клал, никак не мог одолеть мудреных замыслов, а и бросать не хотелось, больно занятно было.