Читаем Демократический социализм — будущее России полностью

«Должностные лица сменяются по воле народа, но четверо высших несменяемы, если только сами по совещанию между собой не передадут своего достоинства другому, кого с уверенностью считают сильнейшим, мудрейшим и безупречнейшим. Они действительно настолько разумны и честны, что охотно уступают мудрейшему. Но такая передача власти случается редко. Все в отдельности подсудны старшему начальнику своего мастерства — таким образом все главные мастера являются судьями. Все, в чем они нуждаются, они получают от общины, и должностные лица тщательно следят за тем, чтобы никто не получил больше, чем ему следует. Начальники определяют, кто способен, а кто вял к совокуплению, и какие мужчины и женщины по строению больше подходят друг к другу. Производство потомства имеет в виду интересы государства».

Имея за плечами опыт XX века, мы можем сказать, к чему ведут на практике попытки не то чтобы осуществить, а хотя бы только приблизиться к подобному «царству божьему». Чуть позже родилось и второе направление социализма. Разумеется, причиной его появления были не «грехи» Кампанеллы (до прямой полемики между социалистами-«государственниками» и «безвластниками» было еще далеко). Безгосударственный социализм появился как реакция на феодально-бюрократические режимы XV–XVII вв. Один из первых его теоретиков Д. Уинстэнли писал: «Наша цель состоит в усовершенствовании общин, уничтожении гнета и устранения внешних оков, под которыми стонет Божье творение, а также тех, что внутри нас». Он считал, что путь к социуму, всеобщему братству людей лежит через самоорганизацию малых общностей — общин, и предлагал отдать власть самоуправляющимся городам и приходам, отказавшись от централизованного государства. Последователи Уинстэнли — «дигеры», «истинные уравнители», разочарованные итогами английской революции, не стали ждать, пока власть предержащие согласятся с выводами их учителя, а сами решили основать подобную общину и жить в ней коллективным трудом.

«И для тех, кто придет и будет работать, будет еда, питье и одежда, то есть все, что нужно человеку, а что касается денег и одежды в большем количестве, чем нужно человеку для прикрытия наготы, то в них не будет нужды. Эти люди не будут защищать себя с помощью оружия, но будут подчиняться властям и ждать обещанного им благоприятного случая, к которому они всегда должны быть готовы», — говорилось в Декларации первых дигеров. Несмотря на все миролюбие и законопослушание дигеров власти не стали ждать вместе с ними «благоприятного случая», а насильственно прервали социалистический эксперимент.

Время шло, рождались новые утопии, и хотя отголоски экстремизма Кампанеллы все реже можно было обнаружить в трудах пророков социалистической веры, основной мотив его творчества — уверенность в том, что гармоническое и рациональное управление всеми общественными процессами возможно только из единого центра, — стала неотъемлемым атрибутом «социалистичности». К тридцатым годам 19 века государственный социализм, казлось бы, одержал окончательную победу. Его протоанархистские противники беспорядочно отступали куда-то к левому флангу буржуазного либерализма. А сами слова «социализм» и «коммунизм» настолько слились в общественном сознании с тусклой пуританской казармой, что даже будущие вожди Интернационала Маркс и Бакунин в начале сороковых годов спешили подчеркнуть свою некоммунистичность. Это было первое «всемирно-историческое» поражение демократического социализма перед социализмом казарменным. Перед нами тот редкий случай, когда поклонники свободы проиграли духовным отцам Пол Пота не на практике, а в теории. Почему? Причин много. Во-первых, провал попыток ненасильственным путем создать очаги «безгосударственности» внутри сущетсвующих государств (эсперименты Фурье и Оуэна). Правда, надо оговориться, что ни один «заговор равных», ни одна попытка госсоциалистов захватить власть путем насильственного переворота на тот момент не увенчалась успехом. Но так уж повелось, что утописты, потратившие жизнь в героических, но бесплодных попытках СОЗИДАНИЯ, вызывают в обществе жалость, граничащую с презрением, хотя те же утописты, готовившие бесполезный кровавый переворот во имя грядущего счастья, неизменно восхищают нас своим героизмом. Во-вторых, внутреннее противоречие между безвластием и равенством, которое до сороковых годов 19 века всеми социалистами понималось как уравнительность, то есть искусственно поддерживаемое на протяжении всего жизненного пути равенство людей несмотря на различия в способностях. А такое с гораздо большим успехом могло произрастать на плантациях госсоциализма, чем на огородах самоуправляющихся общин.