Читаем Дело Агафьи Тихоновны полностью

В стремлении ответить на этот вопрос попытаемся воспарить в богословские эмпиреи, погрузившись при этом и в бездны того теологического женоненавистничества, которое обильно процветало и процветает у нас со времен апостола Павла и до наших дней. «Кто виноват?» — спросит читатель, и гневные персты неисчислимых морализаторов вонзятся, словно стрелы в святого Себастьяна, в прародительницу Еву, своим любопытством прельстившую супруга и тем самым толкнувшую его на тот беззаконный поступок, из-за которого так замечательно начавшаяся было история человечества приняла такой дурной оборот. Сейчас уже и не столь важно, чем же на самом деле является этот известный библейский эпизод — легендой, суровой действительностью или всего лишь поучительной аллегорией. Но если эпизод этот мы прочитаем внимательно, то обнаружим, что Ева согрешила лишь предположением, тогда как Адам, торопливо и трусовато ухватившись за мельком оброненную мысль беззащитной женщины, поспешил оградить себя презумпцией невиновности, воскликнув: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел». Взгляните, как блистательно расставлены логические ударения в этой фразе: «Ты», Бог, виноват тем, что дал мне эту женщину в жены, а «она», эта скверная жена, виновата тем, что дала мне покушать чего не следует!.. Да, еще до изгнания из рая мужчина возложил на хрупкие женские плечи собственную ответственность за свой, прямо скажем, нехороший поступок, в котором женщина, в точности по «Волку и ягненку», виновата уж тем, что кому-то хочется скушать плод с запретного дерева.

Впрочем, подлинные авторитеты православного мира (а среди них даже и те, кто достиг ранга святых) ситуацию эту оценивали достаточно адекватно, без ложного мужского снобизма. «Супруг последовал супруге»,— толкует этот казус блаженный Августин, поясняя при этом, что Адам покорился капризному любопытству своей верной жены ради «супружеской связи», а она, в свою очередь, не пожелала расставаться с ним даже и в его заблуждении, в его ослеплении, добровольно взвалив на себя груз его греха. Следовательно, совершившееся в Эдеме действо было первой в истории человечества любовной драмой и, если хорошенько подумать, настоящей песнью во славу женщины, которая за своим любимым готова идти куда угодно, и на край света, и во мрачный Аид (единственным же мужчиной, спустившимся за своей супружницей с поверхности земли в ее утробу, был, к сожалению, не христианин, а язычник Орфей, награжденный за то Всевышним высоким, сугубо христианским даром передвигать своим голосом камни и даже горы).

«Супруга последовала супругу» — так, слегка перефразировав Августиново изречение, можем мы сформулировать основной закон истории, в соответствии с которым последствия мужских игр — как военных, так и любовных — целиком ложатся на слабые женские плечи, ибо без вины виноватая женщина, следуя за мужчиной даже в его грехах и ошибках, ошибки эти — в силу одного только своего положения обреченной на заклание жертвы — исправляет.

Следовательно, женское «несчастье в личной жизни» (как в замужней, так и в одинокой) — это не частное недоразумение, выпавшее на долю какой-нибудь отдельно взятой дурнушке, склочнице или бесприданнице, но, можно сказать, абсолютный закон — закон падшего мира, где давным-давно, еще с Эдема, «порвалась дней связующая нить» и где законом стало, собственно говоря, беззаконие.

«В прежние времена мужчины если не на красоту, то хоть на деньги льстились, а теперь не разберешь, что им нужно»; «прежде оставались в девушках только горбатые и хромые, а теперь не берут далее красивых и богатых»,— печалятся героини чеховского «Бабьего царства». Что и неудивительно: те, кто — потенциально — мог бы «брать» богачек и красавиц, то ли поистрепались да поистаскались, то ли замолились и запостились. А какой поучительный, между прочим, рассказ! Потому что его героиня, при всех ее прекрасных качествах души и наружности (не говоря уж о богатстве), готова замуж за кого угодно — хоть за рабочего с ее же фабрики. А над ней смеются, ее не понимают, предлагая ей — в духе времени — заняться утонченным развратом, утопая в цветах и задыхаясь в ароматах. Но рассказ этот, как и гоголевская «Женитьба», тоже ничем не кончается (если не считать произнесенного сквозь смех и слезы: «Дуры мы! Ах, какие дуры!» — ибо в положении марьяжной неопределенности оказывается не только несчастная хозяйка, но и ее горничная, тоже — по аналогичной причине — без вины виноватая). И только жизнь расставляет все по своим местам.