Читаем (Das) Gift (СИ) полностью

Казалось, что она спит, а не коченеет.

Тонкий, неуловимый цветочный аромат шел от ее тела, с каждым часом все больше набирая силу. Когда оно станет мягким, как воск, мертвые цветы расцветут в нем многоликим тлением.

И Дмитрий откликнется на их зов.

***

Он приехал в родной Осинов, получив в наследство квартиру бабушки по материнской линии. Ее он почти не знал, но что бы выразить хоть какое-то подобие благодарности, решил навестить ее могилу.

Но случилось навестить чужую.

Едва Дмитрий переступил ворота, как навстречу ему двинулась похоронная процессия. Впереди всех шли бледная старуха, укутанная в черный балахон, и мужчина в рабочем бушлате, придерживавший ее за худые плечи. Глаза женщины не моргали, остекленело сверля пространство; на помятом лице спутника залегли тени и искрилась щетина.

Как гравитационные поля планет притягивают астероиды, так и горе этой пары, казалось, тащило за собой остальную процессию: черная масса позади них ползла вереницей вареных мух на нитке, тихо переговариваясь, а какая-то парочка в хвосте — украдкой давясь на ходу похоронными подношениями и потягивая водку из пластиковых стаканчиков.

Виновницу торжества звали Катерина. Судя фото, прибитого к свежему деревянному кресту, при жизни она не была даже симпатичной: лишенное каких-то особенных черт лицо с сероватого, нездорового оттенка кожей; тусклая улыбка тонких губ не обнажала зубов и почти не касалась неярких карих глаз; жидкие пряди волос свисали на плечи, как отрубленные крысиные хвосты.

Смерть исправила все. То, что раньше было болезненной серостью, превратилось в тончайший серебряный покров из паучьего шелка; заостренные линии лица обрели магнетическое притяжение холодной стали, которой проводишь по коже с мазохистским наслаждением; белый саван, как солнце среди туч, светился в массе ютящихся рядом людишек, похожих на тени в луже; погребальная лента короной чернела на лбу.

Дмитрий пришел за ней ночью. Затянувшие небо рваные тучи прятали ночные светила, жадно глотая их холодный свет. Неясные, призрачные силуэты надгробий едва угадывались во мгле. Всюду царило такое глубокое безмолвие, что само время, казалось, онемело.

На этом некромантика закончилась.

Едва в крышке гроба заскрипел первый гвоздь, показав искривленную ножку, как над ямой прогремел пьяный вопль: «Э-э-э, стйать, сука!» Сторож попытался обрушить биту на светлую голову черного копателя, но тот чудом увернулся и огрел мужика лопатой по спине. Тот был уже достаточно далеко за гранью трезвости, чтобы подъем с земли составлял проблему приличных масштабов. Дмитрий решил оставить на время некромантику, выскочил из могилы и устремился вон, перескакивая через оградки и холмы.

В его родном городе кладбища, обязанные служить последним приютом мертвых и местом размышлений живых, напоминали гниющие под солнцем коровьи туши: многие надгробия покосились и торчали из земли, будто кривые зубы; могилы завалены слоями бесформенных кусков пластика, некогда бывших венками; объедки и бутылки оставались в кустах после безутешных родственников; возле ворот высились кучи побуревшей травы, выцветшего пластика, обломков разбитых камней, мелкого сора.

К его девочкам относились, как к мусору, и Дмитрий не мог этого допустить. Будто на его глазах снова умирала Надя, а ее еще неостывшее тело бросали в мусоровоз.

Но крысы-стражи берегли родную свалку, как самих себя, и даже организовали какую-то дружину, что неусыпно наблюдала за сохранностью мусора. К счастью, Дмитрия не раскрыли, но наградили за чужие заслуги: еще до того, как он вернулся в Осинов, на местных погостах забавлялся пробник Бертрана*, любивший раскидывать части тел по всем близлежащим могилам и тропинкам, а то и вовсе забирать. Видно, на память. Такой способ удовлетворения вызывал у Дмитрия те же чувства, что и пейзажи городских кладбищ. Сначала он искренне недоумевал, почему этой проблемой озаботились только сейчас, но увиденная в городской газете статья о начале предвыборной кампании кандидатов в мэры толкнуло размышления в верное русло.

Но на душе от этого не легче не делалось.

Когда дела с наследством уладились, пришла пора возвращаться в Артемьевск. Этому следовало стать поводом для радости, но Дмитрий отнюдь не чувствовал себя счастливым — Катерина (?) никак не покидала его мыслей. Казалось бы, не такая уж и проблема, «не очень-то и хотелось» — но чуть уловимый запах мертвых цветов ночами тянулся к Дмитрию из-под земли, заставляя задыхаться и тонуть в собственной постели и простынях, как в трясине.

Надя всегда капризничала, когда не получала желаемого.

Дмитрий бесцельно слонялся по городу без сна, как сомнамбула, и ноги сами несли его на кладбище. Здесь он в очередной раз слышал грубый, приправленный сигаретным дымом и матом смех дружинников, пока крутился рядом с непролазной оградой.

Мелодия звучала так близко — и он не мог ее услышать…

Дмитрий решил вернуться в Артемьевск как можно скорее, где на бесконечной ленте конвейера похоронного бюро «Счастливого пути!» нет-нет — да сверкнет утешение, как золото в песке.