Читаем Дар полностью

К полудню робкое солнце, выглянувшее было из–за туч, затянуло жирной желтоватой пеленой. Подул северный ветер, зашуршали облетающими листьями деревья. Над двором то и дело кружились крупные взъерошенные голуби — одна наглая птица даже умудрилась примоститься на краешек гроба и, прежде чем ее согнали, погадить на лацкан покойника.

Бальтазаровой особо омерзительно было даже не это прискорбное событие, а то, что левая голубиная лапа сгнила и в бугристой розовой дикой плоти угадывалась кость. Провожающие зябко кутались, переступали с ноги на ногу. Неподалеку мрачно курили два заросших бородами опальных старика — представители похоронного агентства. Вид у стариков был неземной.

Один из них, в несколько затяжек прикончив смердящую самокрутку, подошел к Ольге Александровне и пробасил:

— Пора бы покойничка в землю укладывать, мать.

Второй согласно закивал, поплевывая.

Ольге Александровне все происходящее казалось диким фарсом. Она отрешенно махнула рукой и отошла от гроба. Старики подхватили гроб за края и потащили его к неказистому автобусу. Соседи как по команде начали расходиться, бросая неловкие взгляды на Бальтазарову. Степан тоже было побрел в сторону, смекнув, что мать, в несознательности своей, не поймет и, глядишь, примет его за кого другого, но после передумал.

— Все же батя… — пробурчал он, умильно глядя на Снарядова. Последний буркнул что–то несуразное себе под нос и пошел к автобусу. Похороны казались ему нелепым предисловием к погребальному застолью, а к покойнику он теперь относился опосредованно, как к отслужившему свое венику.

Бальтазарова закопали на скорую руку. К моменту когда автобус добрался до кладбища, вовсю моросил дождь, земля размокла и чавкала под ногами. Окрестные собаки, по слухам, все до одной каннибалы, почуяв мертвеца, вовсю завывали в кустах; воронье кружилось над автобусом, каркая и вереща. Где–то неподалеку равнодушно плакал ребенок — его монотонный плач расстроенной скрипкой вливался в общую какофонию.

На тот свет Бальтазарова провожали лишь несколько сослуживцев, Снарядов и Ольга Александровна с сыном. В последние секунды, перед тем как молчаливые старики закрыли гроб крышкой, в глазах у Ольги Александровны помутилось и пейзаж на миг стал нездешним. Исчезли покосившиеся памятники и грязный, забрызганный черной жижей автобус и дыра в земле, а вместо этого увидела она бескрайнюю каменную пустошь и монументальную гору правильной пирамидальной формы, испещренную гигантскими трещинами, что укладывались в образ свастики.

— Надо бы разрубить его на куски, — прошептал голос у нее в голове, и перед глазами снова возникло кладбище. Морок прошел, но еще несколько мгновений она чувствовала морозную свежесть гор. Потом и это прошло.

Когда гроб начали опускать в землю и расстроенный оркестр грянул траурный марш, Степан Бальтазаров вдруг заревел белугою и даже попытался броситься в могилу вслед за отцом, но был остановлен. После на лице его заиграло глумливое выражение превосходства. Он то и дело поглядывал на мать, будто ища поддержки за свою выходку.

Ольга Александровна отстраненно погладила сына по кудлатой голове. Она отчетливо слышала, как земля бьется о крышку гроба, и переживала трансцендентное почти единение с мертвым супругом.

— Вот пропади оно все пропадом! — недовольно бубнил Снарядов. Радость от предстоящих поминок несколько померкла. Теперь смерть товарища представлялась ему экзистенциальным предательством, почти преступлением против торжествующей жизни.

«Цветы и те по весне распускаются! — безумствовал он едва слышно. — Чтоб ты сдох, Сеня, чтоб ты сдох!»

Когда яму наконец засыпали землей, всем стало ясно, что Бальтазарова больше нет. Остались причастные к его смерти люди, остался полоумный сын и пребывающая в тени неведомого горнего хребта жена. Но Семен Владимирович ушел. Ощущение утраты было неоспоримым. Оно вытеснило все другие чувства.

По дороге из желтого кирпича,

В смуте бурьяном заполненных дней,

В странной пустоте, что, поселившись однажды внутри,

Не пропадет никогда.

Мы идем… — продекламировал внезапно Кирилл Снарядов. Лицо его налилось багровой краской, казалось, вот–вот его разобьет паралич. Он глянул на Ольгу Александровну диким бессмысленным взглядом.

— Можно мы уже поедем домой? — прошамкал поэт. — Тут трупом несет. Душно. И они поехали домой.

Недели, последовавшие за смертью Бальтазарова, слились для Ольги Александровны в единый Доплеров туннель. За мельтешением горестных дней она не замечала, как сын Степан, связавшись с соседской девкой, то и дело приходит домой весь искусанный, осоловелый, с пустым животным взглядом и слюной, закипающей в уголках рта. Укрытая скорбью, не обращала внимание на то, что в ветках одиноко стоящего каштана напротив ее окон поселились больные, увечные голуби. Каждое утро их подкармливал суровый старик, тот самый, что подошел к ней во время прощания и прошептал: «Берегите его», испепеляя диким взглядом. Вскорости к старику присоединилась и девочка–гидроцефал.