Читаем Дань смельчаку полностью

Офицер ровным, хрипловатым голосом приказал остановиться. Мы выполнили требование и стали осматриваться. Похоже, что места на кладбище практически не осталось, но это не смутило китайца. Он выбрал небольшой участок на дальнем конце прогалины, отыскал две проржавевшие лопаты, вид которых свидетельствовал о том, что им пришлось вдосталь потрудиться, швырнул нам и отошел вместе с двумя охранниками под деревья, оставив одного наблюдать за нашей работой.

Земля в этом месте была суглинистая, копалась легко. Дождь тоже помогал. Почва отделялась целыми пластами, и, прежде чем я понял, что делаю, я оказался по колено в собственной могиле. Да и Сен-Клер не отличался особой сообразительностью. Он копал так, будто в конце работы его ждал приз, и успевал трижды вышвырнуть полные лопаты суглинка, тогда как я лишь одну.

Дождь внезапно замолотил с бешеной силой, смывая последние надежды на помощь. Я должен был умереть. Мысль поднималась в горле мутной волной желчи, и вот тогда это произошло. Стенка моей могилы из-за сильного дождя поползла вниз, и наружу выглянула полусгнившая рука со скрюченными пальцами.

Я слепо отвернулся, хватая ртом воздух, потерял равновесие и рухнул плашмя, лицом вниз. В тот же самый момент другая стенка могилы обвалилась прямо на меня.

Я стал как безумный карабкаться наружу и тут увидел, как Сен-Клер засмеялся — низким, мощным звуком, шедшим словно от корней его существа. Это было настолько бессмысленно, что я не стал обращать на него внимание: у меня и без того было о чем подумать. Вонь разлагающегося тела вонзилась в ноздри, в глаза. Я открыл рот, пытаясь закричать, и земля забила его, выдавливая из меня остатки жизни, а за ней наползала удушающая волна тьмы, скрывшая свет...

Сон всегда заканчивался одинаково: я выпрямившись сидел на постели, воя, как ребенок, заблудившийся в темноте, но что раздражало больше всего, так это смех Сен-Клера, отдававшийся в ушах эхом.

И, как всегда после наступившей следом тишины, я ждал с безумным беспокойством, ждал, что сейчас что-нибудь произойдет, что-нибудь такое, чего я боялся больше всего на свете и чему не мог подобрать название.

Но, как всегда, ничего не произошло. Только дождь хлестал по окнам старого дома, налетая порывами, движимый ветрами, идущими через болота с Северного моря. Я прислушивался, свесив голову набок, ожидал знака, которого, как всегда, не было, слегка трясясь и обильно потея, — таким меня и застала Шейла, появившаяся секундой позже.

Она рисовала: в руке сжимала палитру и три кисти. На ней был старый, с потеками краски, халат. Положив палитру с кистями на стул, она подошла, села на краешек кровати и взяла мою ладонь в свои.

— Что случилось, любимый? Все тот же сон?

Я заговорил хриплым, срывающимся голосом:

— Всегда, всегда одно и то же, Каждая деталь на своем месте вплоть до того момента, когда Сен-Клер захохотал.

Меня неукротимо затрясло, и я в отчаянии сжал зубы. Тогда Шейла скинула халат, забралась под простыни и притянула меня в свои удивительные теплые объятия.

И, как всегда, она прекрасно понимала, что делает, потому что страх обратился сам на себя и стал вертеться с сумасшедшей скоростью, как бешеный пес, пытающийся укусить себя за хвост. Женщина целовала меня, обнимая с бесконечной нежностью. Через какое-то время меня отпустило, а затем таинственно, с помощью непостижимой алхимии, она оказалась на спине, раздвинув ноги, зазывая меня в себя. Все та же старая история, история, которая никогда не наскучит, лучшая в мире терапия — по крайней мере, я так думаю.

Англичане, служившие в американских частях во Вьетнаме, не принадлежали к высшим аристократическим семействам Великобритании, но нас намного больше, чем думают. Рассказывая о том, что мне приходилось делать за последние три года, я видел в глазах окружающих удивление, недоуменно вздернутые вверх брови, а иногда напарывался и на неприкрытую враждебность.

Вечеринка, на которой я впервые повстречал Шейлу Уорд, ничем не отличалась от подобных псевдоинтеллектуальных сборищ по всей стране. Я отчаянно скучал и не знал никого, кроме хозяйки. Когда ей удалось высвободить для меня минутку своего драгоценного времени, я уже порядком поднабрался — в те дни я проделывал это с неизменным успехом.

Но оказалось, что хозяйка не придала этому факту значения и решила познакомить меня с социологом из Лондонского экономического колледжа, которому каким-то чудом, известным лишь академической элите, удалось защитить докторскую диссертацию по конструктивным ценностям революционного Китая, ни разу не побывав в самой стране.

Сведения о там, что я лучшие годы своей молодой жизни потратил на то, что служил в американских частях спецназа, и определенную часть времени провел в северо-вьетнамском концентрационном лагере, возымели эффект, подобный тому, если бы на социолога со всего размаха наехала трехтонка.