Читаем Ч. Ю. полностью

— Тебя, Александр.

В эти дни она бывала особенно оживлена, мила с гостями (у них часто бывали гости). И острила, острила.

При отце Виктор чувствовал себя стесненно. Мать любил. Любил ту — праздничную, насмешливую, не очень-то внимательную к нему. Теперешнюю, новую, не знал.

Отец умер внезапно, от инфаркта. От него осталось много книг. Хороших. И, как теперь Виктор понимал, даже редких. Несколько папок с незаконченными работами. Виктор просмотрел одну из них бегло, но не понял. Осталась пачка чьих-то писем. Мать нашла их в столе, не читала и не велела Виктору.

Осталась мать Виктора. Осталась, как бесформенный кусок резины от проколотого воздушного шара — того самого, что прежде рвался вверх и сверкал на солнце. Как спица от сломанного колеса: торчала сиро. И Виктор поначалу вроде бы торчал. Будто его покинул не один отец, но и мать. Тоже. Тоже.

Однако два года — это два года. То тебе пятнадцать, а то — семнадцать. Жизнь бродила в нем и хмельно ударяла в голову. И он вращался. Он сильно вращался в последнее время.

Боже мой!

Две прехорошенькие девушки завернули за угол.

— Девушки! Девушки!

Они остановились, поглядели строго: высокий, худощавый парень — узколицый и широкоглазый, с шапкой темных волос, падающих на лоб. В позе (внезапный стоп после бега, беспомощно разведенные руки), во взгляде (смущение и восхищение одновременно), в улыбке (эдакая ласковая беспомощность), во всем обаяние неискушенности и напора: странное и неотразимое сочетание.

— Простите меня. Я даже не придумал, что сказать.

Девушки снисходительно переглянулись. Одна — высокая, черноглазая, темнокожая, как мулатка. Очень белые белки глаз, очень белые зубы. Тоненькая, длинноногая, тонкорукая. Невозможно взгляда оторвать — вот какая!

Другая, кажется, тоже красивая, но как обычно, как многие. Обе глядят удивленно и благожелательно.

— Вы знаете, — выпаливает он, — меня зовут Виктор!

Девушки откровенно смеются. Протягивают руки:

— А меня — Лида.

— Даша.

— Я рад. Знаете, как я рад. Вы идете куда?

Мулатку зовут Даша. А? Красивое имя — Даша. И идут они никуда, просто так. А почему бы им не зайти вместе к одному знакомому художнику. Он живет во-о-он в том доме, его балкон прямо над стеклянным кафе, вернее, над забегаловкой.

— Помните: «По вечерам над ресторанами какой-то воздух ммм и сух»…

— Ну, блоковскую «Незнакомку»-то можно было в школе выучить.

Это говорит, смеясь снисходительно, беленькая — Лида.

— Мне теперь стыдно, но я так плохо учился, — покаянно произносит Виктор. — Знаете, соблазны юности…

— Ну-ну, ясно.

Очень легко вот так топать по просыхающему тротуару, перепрыгивая ручьи, текущие из водосточных труб, и болтать о чем вздумается.

Виктор. Время таяния снегов. (Прыжок через выбоину с водой.) Олени идут в леса.

Даша. Почему?

Виктор. Так мне хочется. Но если вам не нравится, пожалуйста, — они идут вперед и вверх. Или нет — идут прямо на охотника. Идут на это во имя будущего.

Даша. В общем-то, мне все равно, куда они идут.

Виктор. А вам, Лида?

— Что?

— Что вы скажете об этом Новом Арбате?

— Мне жалко. Но, поскольку это от меня не зависит, тоже, в общем-то, все равно.

Виктор. А у меня вот нет этого безразличия. Я знаю, чего я хочу: я жутко хочу есть. Ударим по пирожкам?

Обливаясь маслом, они едят коричневые мятые пирожки с рисом. У Даши очень длинные пальцы и длинные перламутровые ногти. Бывает же такое совершенство?!

Поскольку насыщение происходит возле стеклянного кафе, Виктор время от времени поглядывает вверх. И наконец, приставив ладони к губам, кричит, как кричат совы:

— И-и-и!

Девочки удивленно смеются. Но это, видно, условный знак, потому что дверь балкона открывается, и возле толстых балконных колонн, какие строили во времена архитектурных излишеств, появляется высокий бородатый человек в рубашке навыпуск. Это взрослый человек. Он без улыбки кивает Виктору. Виктор показывает на себя и двух девушек, бородач кивает еще раз и выставляет руку с растопыренными пальцами.

Пять.

— Великодушно приглашает на пятницу, — чуть смущенно сообщает Виктор. — И, девочки, надо непременно прийти. Ладно?

— Хорошо, — говорит Даша.

— Он что, очень серьезный человек? — спрашивает Лида.

— Очень. Мы как-то дрались с ним на рапирах — я достал у приятеля рапиры, — и вдруг соседка снизу. «У нас, говорит, потолок осыпается». Я сразу повернул оружие на более опасного врага. «Кто не с нами, кричу, тот против нас!» Тетка эта, соседка, перепугалась (вот сила слова! Вот что значит лозунг!) и — по стеночке, по стеночке — убралась под свой осыпающийся потолок.

— Я тут еще не вижу особой серьезности твоего художника, — возразила Лида.

Даша тоже, кажется, не видела, она просто смеялась.

А при чем, собственно, серьезность? Ах, да.