Читаем Боль полностью

Автобус вздрогнул, заурчал и тронулся. Клара обернулась, еще раз махнула и откинулась в мягком глубоком кресле. Боже, подумала она, неужели и вправду еду! Проносилась мимо знакомая улица, сейчас чужая и темная; как необычно — увидеть ее из окна автобуса и уехать из города! Да что с ней, сколько раз уезжала… Вот что делают кодеин, виски, снотворное, боль. Она торопливо проверила, есть ли в сумочке кодеин; дома таблетки лежали в столовой на полочке, рядом с аспирином и стаканом воды, но в какой-то миг безумной гонки были, наверное, подхвачены ею — вот они, в сумочке, рядом с деньгами, косметичкой, расческой, помадой. Она различила на ощупь, что помаду взяла старую, почти использованную, а не новую, потемнее, за два пятьдесят. По чулку ползла вниз петля, заканчивалась дырой на пальце; не замеченная дома, в старых, привычных туфлях, дыра внезапно и раздражающе обнаружилась теперь, внутри новой, прежде не ношенной пары. Что ж, завтра в Нью-Йорке она купит новые чулки, но прежде вылечит зуб, успокоится. Она осторожно коснулась зуба языком и получила в ответ мгновенный удар боли.

Автобус остановился на красный свет, и водитель встал с места, подошел к ней:

— Билет ваш забыл взять.

— Это я в последний момент замешкалась, — сказала она. Отыскала в кармане билет, подала. — Когда прибываем в Нью-Йорк?

— В пять пятнадцать, — ответил он. — Так что позавтракаете не спеша. Билет в один конец?

— Да, обратно поездом, — неизвестно отчего поделилась она; а может быть, оттого, что глубокой ночью люди, вместе запертые в тюрьме — например, в автобусе, — невольно становятся теплее и разговорчивей.

— А я и обратно автобусом, — сказал он, и оба засмеялись, только ей было больно из-за распухшей щеки. Потом он отправился на свое далекое место в голове автобуса, а она покойно устроилась в кресле. Начинало действовать снотворное; пульс боли отодвинулся, смешался с шумом мотора, но ни разу не сбился с ритма, как и сердце, — а оно стучало в ночи все громче. Она откинула голову, поджала ноги, аккуратно прикрыв их юбкой, и уснула, не попрощалась с городом.

Раз она открыла глаза — автобус почти бесшумно стремился сквозь тьму. В зубе пульсировала боль, и Клара, утомленно смирясь, прислонилась щекой к прохладной спинке кресла. В автобусе горела лишь тонкая цепочка лампочек под потолком. Далеко впереди она различила других пассажиров; и совсем уже далеко, как в телескопе, крошечную фигурку водителя, сидевшего за рулем прямо и, кажется, бодро. И она вновь погрузилась в призрачный сон.

Потом автобус стал, и она проснулась — так резко оборвалось бесшумное стремление сквозь тьму; даже боль вернулась не сразу. Люди пробирались вдоль прохода, а водитель, обернувшись, объявил:

— Стоянка пятнадцать минут.

Бодрствовало в ней только зрение, и она поднялась и пошла, не замечая шагов. Они стояли возле ночного ресторана, одиноко освещавшего пустынную дорогу. Внутри было тепло, шумно, людно. Она увидела место в конце стойки и села; и опять незаметно уснула; кто-то подсел, тронул за руку. Она подняла мутный взгляд, а он спросил:

— Путешествуем в дальние страны?

— Да, — сказала она.

Он в синем костюме и, кажется, высок; перед глазами у нее туман, точнее не разглядишь.

— Хотите кофе? — спросил он.

Она кивнула, и он указал на чашку, дымящуюся рядом на стойке.

— Пейте скорее.

Она тихонько отпила; чашку не поднимала, а сама наклонилась и отпила. Незнакомец что-то рассказывал:

— Еще дальше, за Самарканд, — там волна бьет о берег, как колокол.

— Отправляемся, — объявил водитель, и она принялась торопливо глотать — наберется сил и вернется в автобус.

Снова села в кресло, и незнакомец сел рядом. Ресторанные огни за окном совсем темного автобуса горели невыносимо, и она прикрыла глаза. Но не заснула — осталась один на один с болью.

— Там флейты играют всю ночь, — говорил незнакомец, — а звезды — как тысячи лун, а луна — как озеро.

Они снова тронулись и потерялись в прежней тьме, скованные между собой лишь тонкой, под потолком, цепочкой лампочек; одной этой цепочкой все и держалось — хвост автобуса, где сидела она, и голова, где сидел водитель, и далекие пассажиры. Были они прикованы друг к другу, а незнакомец, сидевший подле, рассказывал:

— Там целый день ничего не делаешь, лежишь под деревьями.

Она сидела в автобусе, ехала, и обратилась в ничто; мимо неслись деревья и редкие спящие домики, а сама она была вроде и в автобусе, и неизвестно где — призрачно связанная с водителем цепочкой лампочек, безвольно влеклась.

— Меня зовут Джим, — представился незнакомец.

Она крепко спала и, не просыпаясь, неловко повернулась, легла лбом на стекло, а подле проносилась тьма.

Потом снова резкий обрыв, остановка, и она испугалась:

— Что это?

— Ничего страшного, — тотчас отозвался незнакомец, Джим. — Пойдемте.

Она вышла за ним из автобуса к прежнему, кажется, ресторану и села было на прежнее место в конце стойки, но он взял за руку, подвел к столу.

— Сходите умойтесь, — сказал он. — А после возвращайтесь сюда.

Она вошла в туалет, и девушка, пудрившая нос перед зеркалом, сказала, не оборачиваясь: