Читаем Август и Хельга полностью

Вьющиеся, жёсткие, отблёскивавшие в жёлтом свете абажура над столом волосы испанца были так не похожи на его собственные мягкие, беловатые, казавшиеся бежевыми в свете вечерней лампы. Волосы у Августа были редкими от природы, сейчас же, хотя ему едва минуло тридцать, на его макушке образовалось просвечивавшее розовым пространство, о котором он не помнил обычно, но которое внезапно вставало в его сознании, когда он украдкой разглядывал расходящееся мелкими смеющимися морщинками лицо южанина, резкими, быстрыми движениями поворачивавшего голову к Хельге при разговоре.

Они начинали с нейтральных тем, но в какой-то момент разговор соскальзывал на яхтинг, и вот они уже взахлёб обсуждали гонку на прошлой неделе или план на ближайшую тренировку, а Август сидел, беспомощно скользя глазами по вещам в комнате, не в силах поднять взгляд на этих двоих, между которыми такими кипучими, недостижимыми для него волнами бурлил непостижимый для него интерес.

Когда Бруно уходил, Август, надев передник в серую клетку, принимался мыть посуду: с облегчением, истощенностью от эмоциональных переживаний и замкнувшись к себе. Хельга подходила к нему слева, вставая с боку, опираясь ладонью о стол кухонного гарнитура, и, требовательно глядя на него, спрашивала: «Ты всё ещё боишься его, да? Не веришь мне?» И Август, не отрывая глаз от жёлтой мочалки, проводя по кругу по влажному белому фарфору, ничего не отвечал.

Отчаяние росло в нём изо дня в день.

В каком-то полубессознательном порыве он стал больше готовить.

- Посмотри, Хельга, - с нежностью думал он, осторожно растирая мягкими пухлыми пальцами стебелёк укропа, чтобы вызвать его естественный аромат, и укладывая его между маленькими круглыми жёлтыми картофелинами, бока которых блестели в растопленном сливочном масле. – Разве не столь же это красиво, как прибрежные камни, залитые солнцем? А вот и трава, скромная, с трудом пробивающаяся и выживающая в коротком северном лете упорная норвежская трава. Разве хуже это всего, что ты так любишь?

И делал чай, удивительный чай, лёгкий и прозрачный, в котором плавали синие цветки васильков с раскрывшимися лепестками и оставлявший на губах еле слышный привкус мёда.

Он любил готовить и до этого, но сейчас умение это, подстёгиваемое исподволь терзавшей его, неосознаваемой ревностью, постепенно стало набирать обороты и за недолгое время развилось до уровня мастерства. Он приобрёл кулинарные книги. В них рассказывалось про жирные, сытные русские блюда, про ломящуюся от названий трав армянскую кухню, про индийские блюда, многосоставные и гипнотические. Август проводил часы на форумах, читая уточнения, комментарии, рекомендации, хитрости в приготовлении того или иного сложного блюда.

Днём по субботам и воскресеньям, когда Хельга пропадала на тренировках, Август ходил на мастер-классы. Он научился готовить осьминогов, кальмаров, креветок и каракатиц так, как это делают в Греции, узнал, как делать тесто для сингапурских паровых пельменей и сохранять сочность при приготовлении сатэ, какую зелень добавлять в шопский салат и какой сыр использовать для мусаки. Внезапно открывшийся ему мир мастерства, позволявшего из простых продуктов создавать комбинации невероятных, впечатывающихся в память, как головокружительные скалистые пейзажи, вкусов, увлек и потряс его. Он учился и узнавал всё больше, и был бы, вероятно, счастлив, если бы не горькое и беспомощное воспоминание о том, что побудило его заниматься этим.

***

Скольжение по забытью уткнуло его в какую-то черную, плотную массу, окутавшую его всего. Он не мог вдохнуть, и его резко выкинуло из сна. Но более страшным было то, что, даже проснувшись и осознав это, он всё ещё не мог вдохнуть. Он резко вскинулся над кроватью, сев в изгибе и опершись на ладонь левой руки: лёгкие были заполнены бронхитной мокротой. Судорожный выдох ни к чему не привел: не было воздуха, который он мог бы выдохнуть, чтобы откашляться. Мужчину на кровати охватил панический, животный ужас: неужели тогда, во сне, когда он даже не осознавал себя, был его последний вдох, и он не знал об этом, а теперь он должен умереть?

Несколько давящих движений диафрагмой, полусокращений-полусудорог без возможности сделать даже выдох – и тишину комнаты разрезал глухой сип. Ему всё-таки удалось вдохнуть.

С проступившими от удушья слезами, всё ещё кашляя, Август уткнулся лбом обратно в подушку, ощущая прилив внезапно нахлынувшего счастья. Дыхание, на которое даже не обращаешь внимания в обыденной жизни… И вдруг. О счастье дыханья, мелькнула у него в голове когда-то переделанная им фраза из «Травиаты».

Плечо его левой руки было больным. Врожденный вывих, который, в принципе, позволял совершать ему весь диапазон обычных движений, но давление или нагрузка на который на следующий день заставляли расплачиваться тянущей болью в плечевом суставе. Сейчас он отлежал руку, проведя несколько часов во сне, навалившись на неё всей массой грузного тела, и ему пришлось снова встать, потряся ею в воздухе, чтобы боль хоть немного ослабла.